Литературный призрак
Шрифт:
Вдруг я очутилась в будущем веке. Гостиницы в пять и даже в шесть этажей! В магазинах — блестящие штучки, которые ни для чего не нужны. Рестораны с блюдами, которые пахнут незнакомо. Ряды огромных автобусов с разноцветными окнами, и в них — одни чужеземные дьяволы! Автомобили налезают друг на друга и визжат, как стадо свиней. По воздуху летают сундуки с людьми — и никто не удивляется! Вдруг пахнуло, как из пещеры. Я подошла поближе и заглянула внутрь, через спины людей. На возвышении стоял мужчина и целовал серебристый грибок. За
Меня чуть не сбил с ног носильщик — он нес на носилках чужеземку в черных очках, хотя солнце уже зашло.
— А ну, посторонись-ка!
— Не скажете, как пройти на вершину Святой горы? — спросила я.
— А ты где находишься?
— Это и есть вершина?!
— Вершина, вершина.
— А где ж тогда храм? Мне нужно помолиться за упокоение души моего…
— Да вот же он! — кивнул носильщик.
Храм окружали строительные леса из бамбука. По настилам вверх-вниз сновали рабочие. Несколько человек внизу играли в футбол, две древние статуи монахов заменяли им ворота. Я подошла поближе к вратарю — хотела убедиться, что глаза меня не подвели.
— Господи! Да это никак Головастый, генерал красной дружины?
— Какого черта тебе надо, старуха? Ты кто такая?
— Когда мы виделись последний раз, твоя нога стояла у меня на горле, а сам ты распалился, как кобель. Ты разрушил мою чайную и ограбил меня.
Он вспомнил, но притворился, что не узнал меня, и отвернулся, бормоча что-то неразборчивое. В этот момент мяч влетел мимо него в ворота, раздался радостный крик.
— Просто чудеса в решете! Да ты и впрямь, как я посмотрю, головастый! Сначала ты командовал теми, кто разрушал храмы. А теперь ты командуешь теми, кто их восстанавливает! Это у вас, видно, называется «социалистическая модернизация»?
— С чего ты взяла, что я командую?
— Потому что, даже увильнув от работы, ты выбрал занятие полегче.
Головастый не знал, что ответить. Его лицо принимало то одно выражение, то другое. Рабочие услышали мои слова и стали с подозрением поглядывать на Головастого. Я прошла мимо, ко входу в храм. Вокруг стучали молотки, визжали пилы. Злоба — это демон, который может прогрызть человека до мозга костей.
Очень много такого уже случилось. Учитель Будда всегда говорил мне, что прощение дарует жизнь. И я согласна. Прощение дарует жизнь — тому, кто прощает.
Я вошла через высокую дверь и растерянно остановилась, не зная, что делать дальше. Пожилой монах со сломанным носом подошел ко мне и спросил:
— Вы ведь хозяйка чайного домика?
— Да, — кивнула я.
— Тогда будьте моей гостьей! Пройдемте в Святилище, я угощу вас чаем.
Я колебалась.
— Прошу вас. Не бойтесь. Мы очень рады вам.
Ученик монаха в шафрановой тунике покрывал листом золота лоб Учителя-Будды. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Откуда-то доносились грохот отбойного молотка и гудение дрели.
Я последовала за монахом через залы, пахнувшие благовониями и цементной пылью. Мы пришли в тихую пустую комнату. Там стояли статуи Будды и висели свитки. Чайник ждал нас на столе.
— Что это за свитки? — спросила я.
— Каллиграфия, — улыбнулся монах. — Мое праздное увлечение. Вот здесь написано:
Солнечный луч на моем столе.
Пишу длинное письмо.
— А здесь? — спросила я.
Он прочитал:
Гора растаяла вдали.
Я ее больше никогда не увижу.
— Не судите строго мои жалкие поделки. Я всего лишь любитель. Позвольте налить вам чаю.
— Большое спасибо. Вы, наверное, счастливы теперь? Столько паломников приезжает в храм.
Монах вздохнул.
— Это не паломники. Это туристы. Они даже не заглядывают в храм. Паломников очень мало.
— Тогда почему они приезжают на Святую гору?
— Потому что у них машины — надо же куда-то ехать. Потому что все сюда едут. Потому что правительство объявило Святую гору национальным достоянием.
— Партия вас больше не преследует — и то хорошо.
— Потому что решила — выгоднее с нас брать деньги.
Кто-то прошел поблизости, шурша метлой и насвистывая мотив, исполненный счастья и печали одновременно.
— Я пришла вот по какому делу, — приступила я.
Монах внимательно выслушал меня, кивая время от времени.
— Вы правильно сделали, что пришли. Душа вашего отца слишком отягощена злом, поэтому не может покинуть этот мир. Пойдемте, сбоку есть укромный алтарь, где нам не помешают. Мы вместе зажжем курительные палочки, и я исполню ритуал. Потом подыщем вам уголок, чтобы переночевать. Мы принимаем гостей небогато, но от души. Как и вы.
На следующее утро монах проводил меня до ворот. Стоял густой туман.
— Сколько с меня причитается? — Я достала кошелек.
— Нисколько. — Он почтительно коснулся моей руки. — Ни разу в жизни ни один монах не ушел от вас с пустым животом — это в то время, когда вместо обеда мы сосали камушек. Когда наступит ваш срок, я сам исполню погребальный обряд, клянусь вам.
Встречая доброе отношение, я не могу удержаться от слез.
— Но даже монахи должны есть! — запротестовала я.
Он махнул рукой в ту сторону, откуда из-за тумана слышались шум, гам, непонятная речь:
— Вот пусть они и кормят нас!
Я поклонилась до земли, а когда разогнулась, его уже не было рядом. Осталась только его улыбка. На обратном пути, спускаясь, я заметила Головастого. Он тащил вверх по лестнице большой мешок с гравием. Лицо его было в синяках и кровоподтеках. Честное слово. Стайка девушек с веселым криком и смехом перебегала площадь, чуть не сбив меня с ног. Монах был прав: здесь не осталось ничего святого. Святые места теперь должны прятаться выше или глубже.