Литературный призрак
Шрифт:
— В городе появились иностранцы, — сообщает ему бородатый охотник в очереди, — Круглоглазые.
— Русские, что ли? По торговым делам?
— Нет, не русские.
Когда Бэбэ входит в ресторан, я вижу Каспара и Шерри. Каспар тычет вилкой в тарелку, а Шерри прикладывает компас к карте.
— Привет! Рад вас видеть! — ляпаю я, не успев подумать.
Местные жители потрясенно смотрят на Бэбэ. Они понятия не имели, что этот пастух-кочевник может говорить на каком-либо языке, кроме монгольского с оленьим акцентом.
— Привет! — отвечает Шерри, отрываясь от карты.
У Каспара
— Как вам наша страна? — спрашиваю я.
Другого выхода нет: надо закончить разговор, а потом стереть из памяти Бэбэ шок, который он пережил, заговорив на неизвестном ему языке.
— Прекрасная, прекрасная страна! — в один голос отвечают Каспар и Шерри.
— По крайней мере, в ней полно сюрпризов, — кивает Бэбэ. — Желаю приятного путешествия. Советую поскорей, до наступления морозов, перебраться в более теплые края. Может, на берег океана. Вьетнам в ноябре — просто сказка, особенно горы. По крайней мере, раньше так было…
Бэбэ отходит, садится за столик и, дожидаясь брата, заказывает еду. Его племя пользуется кредитом у хозяина ресторана, а расплачивается оленьим мясом. Мое внимание привлекает улан-баторская газета трехнедельной давности. Читать Бэбэ не умеет. Письменности на оленьем языке нет, в племени нет школ. Новостей в газете очень мало, в основном лакировка действительности да еще запоздалый репортаж о торжествах по случаю национального праздника. Все это совершенно не интересует Бэбэ, который редко уезжает из племени, дальше Дзолона не уезжал никогда и не имеет такого желания.
На странице некрологов замечаю заголовок: «Двойная потеря для монгольской культуры».
Бодоо мертв.
Меня охватывает отчаяние. Я успел забыть, каково это.
Выходит, что Бодоо скончался на той же неделе, что и его брат. В обоих случаях смерть наступила в результате сердечного приступа. Благодаря Сухэ-батору я знаю, что это излюбленное монгольским КГБ объяснение гибели инакомыслящих.
Мы переживаем эту трагедию тем более глубоко, что перед смертью ученый готовил к изданию труд всей своей жизни — полное собрание сказок и легенд монгольского народа. В память о великом этнографе мы публикуем одну из сказок в его пересказе.
Надо было велеть Сухэ-батору съехать с обрыва. Черт бы подрал мерзавца. Да и меня тоже.
Кто-то хлопнул Бэбэ по плечу. Его рука тянется к карману с охотничьим ножом. За его спиной стоит, пошатываясь, в стельку пьяный тип.
— Какого хрена ты притворяешься, будто читаешь газету? А, олений человек? И о чем ты толковал на каком-то паршивом языке с иностранцами? Где ты вообще был, когда яборолся за демократию? Хотел бы я знать!
Глаза его налиты водкой и кровью.
— Ты не умеешь читать по-русски. Ты не умеешь читать по-монгольски. Ведь не на оленьем же языке написана эта газета! Где ты был, черт подери, когда я строил коммунизм? Хотел бы я знать! Ну-ка, давай почитай мне вслух! Давай-давай, оленья башка! Охота послушать сказку… — И проорал: — Водки еще!
Я вернулся к исходной точке поисков. От злости я был готов вселиться в этого
Давным-давно, когда на свете еще не было бурят, по южному берегу озера Байкал бродил Хори Тумед, молодой охотник. Зима уже начинала подтаивать и капала с веток серебристых берез, капля за каплей. Хори Тумед любовался бирюзовыми горами на том берегу озера.
Присев отдохнуть, охотник заметил, что очень низко над озером с северо-востока летят девять лебедей. Хори Тумед почувствовал беспокойство: лебеди летели кружком, в полной тишине. Хори Тумед испугался — колдовство! — и залез в дупло суковатой ивы. Едва он спрятался, как лебеди коснулись земли и превратились в прекрасных девушек: лица сияют, как снег, шеи длинные, руки тонкие, волосы иссиня-черные, и каждая следующая еще краше предыдущей. Девушки-лебеди разделись, повесили платья на ветви той самой ивы, в которой скрывался молодой охотник, и вошли в воду. Ноги охотника налились тяжестью — но не от страха, а от любви и желания. Он выждал, пока девушки отплыли подальше от берега, осторожно вылез и украл одно из платьев.
Наплававшись, девушки вернулись к иве. Одна за другой они накинули на плечи свои белые платья, взмыли в воздух и, покружив над озером Байкал, пустились в обратный путь на северо-восток. Но девятая девушка-лебедь, самая прекрасная, напрасно искала свое платье. Она стала кликать сестер, но те уже были далеко.
Сжимая платье, Хори Тумед выпрыгнул из дупла.
— Верни мне мое платье, прошу тебя! — взмолилась девушка. — Я должна лететь вместе с сестрами.
— Выходи за меня замуж, — ответил Хори Тумед. — Летом я буду наряжать тебя в платье изумрудного шелка, в зимние холода тебя будет защищать мех черного медведя.
— Сначала верни мне мое платье, прошу тебя, а потом поговорим.
— Не отдам, — улыбнулся охотник.
Девушка увидела, что ее сестры исчезли из виду. Она поняла, что выхода у нее нет: если не примет предложения незнакомца, то умрет от холода.
— Хорошо, я останусь с тобой, но предупреждаю тебя, смертный человек: когда у нас родятся сыновья, я не дам им имен. А без имени никогда им не перейти порога зрелости.
Вот так девушка-лебедь поселилась с Хори Тумедом в его юрте и стала женщиной его племени. Со временем она полюбила бойкого молодого охотника, и они зажили мирно и счастливо. У них родилось одиннадцать славных сыновей, но мать-лебедь была связана клятвой: ни один из сыновей не получил имени. А по вечерам она все чаще с тоской смотрела на северо-восток, и охотник знал: она вспоминает свою далекую родину, спрятанную за горизонтом.
Годы шли, приходили и уходили.
Однажды на исходе осени, когда листва в лесу танцевала прощальный танец, Хори Тумед занимался разделкой овечки, а его жена шила одеяло из разноцветных лоскутов. Сыновья были на охоте.
— Муж, ты сохранил мое белое платье?
— Ты же знаешь, что да, — ответил Хори Тумед, разрезая тушку.
— Хочу примерить — налезет ли оно на меня сейчас.
Хори Тумед улыбнулся:
— За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я глупее сурка?