Литературный призрак

Митчелл Дэвид Стивен

— Четверть Бермуд, — уточняю я. — Не забывай все делить на четверых.

— А ты знаешь, что Делакруа был другом Николая Первого? Император приглашал его расписывать собор Христа Спасителя, и он провел здесь несколько лет. Западный человек на службе у российского государства. Может, поэтому я так его понимаю.

Когда Джером начинает бормотать под нос, я чувствую себя совершенно лишней.

Условный стук в дверь. Я, вертя глазами в такт, жду, пока ритм достучат до конца. Все правильно. Но Джером все

равно жестом выпроваживает меня на кухню и прикладывает палец к губам. Да, привычка перестраховываться — вторая натура.

— Открывайте, вы там! — орет Руди, как всегда, — Я продрог, как собака!

Джером облегченно вздыхает. «Продрог» — это значит, что Руди пришел один, не привел за собой хвоста и к его затылку не приставлен пистолет. «Холодрыга» означает «сматывайтесь через черный ход». Как это можно сделать с шестого этажа дома, в котором нет черного хода и даже пожарной лестницы, — уже другой разговор. Мальчики всегда будут играть в шпионские игры.

— Привет, детка! — здоровается со мной Руди.

Он вручает Джерому пиццу, которую захватил по дороге в одном из своих ресторанов. На нем новая кожаная куртка цвета черной смородины. Ему нравится называть меня «детка», хотя он моложе меня лет на восемь или девять. Он улыбается. Добрый знак. Он снимает большие темные очки и с восторгом смотрит на картину.

— Джером! Ты превзошел самого себя!

Джером издевательски кланяется.

— Как мило с твоей стороны, что заскочил на огонек!

Руди никогда не улавливает иронии Джерома, предоставляя мне обижаться за него.

— Джером, ты гений!

— Благодарю за похвалу. Делакруа мне действительно удался. Как прошла встреча с нашим покровителем из мэрии?

— Грегорский неотразим! Завтра утром пришлет человека, который заберет Делакруа.

Не нравится мне эта новость.

— Почему не ты сам едешь к покупателю?

Руди складывает руки, как Папа Римский:

— Хельсинки — не ближний свет, детка. Зачем мне тащиться туда? Они готовы сами пошевелиться — и ради бога. Значит, нас стали больше уважать. Еще это значит, что мне не придется рисковать своей шеей на таможне. Котенок, как мне не хватало тебя ночью…

Руди дурашливо улыбается. Не нравится мне эта дурашливость. Обвальный идиотизм на почве кокаина. Он протягивает руку к моей груди, но я не позволяю себя лапать. Руди со смехом валится на диван.

— Скажи ты ей, Джером!

Джером входит с тарелками и ножом для пиццы.

— Что ей сказать?

— Что над Грегорским крыша не протекает.

Джером хмурится:

— А если протекает и он решит нас сдать, то нас отымеют и в Петербурге, и в Виндзоре.

Улыбка на лице у Руди съежилась, как обгоревшая страница.

— Черт подери, да что на вас нашло сегодня? Солнышко светит, через две недели и сорок восемь часов мы станем

на двести тысяч баксов богаче, а у вас такой похоронный вид, будто мать родную продаете торговцу человеческими органами! Если проблема в его гребаном величестве господине Грегорском, то поймите: в первую очередь отымеют его. Поэтому он больше не имеет дела с зелеными головастиками, только с серьезными людьми. У меня надежная крыша в этом городе. И не только в этом. У меня везде надежная крыша.

— О, святой Киаран [45] , да никто и не сомневается, — говорит Джером с мученическим видом.

Не следовало ему делать такого вида. Руди вскипает.

— Да, черт подери, никто! Никто не сомневается! Сам Кирш не сомневается! Ширликер с дружками не сомневается! Артурчик Копейка не сомневается! Вы знаете, кто такой Артур Копейка? Это самый крутой — ясно? самый крутой — торговец героином от Берлина до Урала! Так почему же вы, мои друзья, думаете, что я слабее, чем тот сраный Борис Франкенштейн? Почему?

45

Один из пяти ирландских святых, носящих это имя.

Джером повел совиным глазом.

— Говорят же тебе — никто не сомневается. Правда, Маргарита?

Мой бедный, бедный мальчик. Совсем укокошился.

— Ну что ты, Руди. Как можно сомневаться? — успокаиваю его я.

Руди перескакивает на другую тему, позабыв, о чем мы говорили:

— У тебя есть табаско? Эта грузинская сучка забыла положить соус. Сиськи что надо, минет делает отлично, но тупа как пробка. Напомните, чтобы прогнал ее, пока не слишком разжирела на такой зарплате.

— Ничего, я принесу табаско, — смеюсь я его милым шуткам. — Заварить тебе кофейку покрепче?

Он не буркнул «нет», значит — «да».

Половину пиццы мы съели в молчании.

— Есть одно маленькое новшество, — заговаривает Руди. — Я хотел бы внести его в нашу операцию.

— Слушаем внимательно, — откликается Джером.

— Маргарита должна встречать меня с бригадой уборщиц у служебного подъезда, а не дожидаться в зале.

— Не понимаю причин, — отвечаю я.

— Именно поэтому планирую операции я. Ты никогда не понимаешь причин, а я понимаю. Слушай и запоминай. Ты стоишь у входа и ждешь нас. Все уборщицы расходятся по своим залам. Мы идем в зал Делакруа. Как обычно, подменяем картину, натираем пол и возвращаемся к служебному подъезду. Проходим через охрану. Какая тебе разница?

Джером выковыривает креветки из расплавленного сыра.

— Туда и анчоусов положили, что ли? Ты в последнее время много тусуешься с эрмитажниками.