Литерный эшелон
Шрифт:
Полынья та образовалась по причине быстрой воды, которая не давала льду схватиться. Струи разбивали корку в крошево, кружили в открытой воде, а потом затягивали вниз.
Вдруг течение стало будто сильнее, начало вырывать из рук старухи белье. Та сильней вцепилась в него, потянула на себя. И вдруг увидела, что в воде тряпье сжимает чья-то рука.
Бабка хотела отпустить исподнее: испугалась, что утопленники и водяные воруют белье и, того гляди, утянут под воду старуху.
Но в край проруби вцепилась рука, над водой появилось лицо: тонкое, изможденное, заросшее.
Мужчина стал судорожно глотать воздух – как для утопленника слишком активно. После протянул руку. Бабка кряхтя помогла ему выбраться на лед.
Мужчина выполз, перевернулся на спину, долго дышал, глядя в небо.
Старухе все стало ясно: откуда этот мужчина, отчего стреляли пару минут назад. И тут же захотелось бросить этого опасного человека, быть ни причем: он из-подо льда выбрался, чай и далее не пропадет.
Но сложилось иначе.
Из-за пазухи несостоявшийся утопленник достал иконку, протянул ее:
– Она чудотворная – сама спаслась и меня спасла.
Старушка приняла иконку, подумала…
Затем перетянула мужчину на свои саночки, потянула их прочь…
К жестокой простуде добавился и тиф. Верно, блоха или вошь укусила Андрея в плену. Паразита смыло ледяной водой, но болезнь, пущенная в кровь, терзала плоть долго.
Но болеть было несложно: большую часть времени Андрей пребывал в забытье: ему чудилась весна, цветущий абрикосовый сад, девушка, в которую он влюблен до беспамятства. Но стоило открыть глаза, и все забывалось.
…Когда сознание возвращалось из садов райских, Андрей видел нищий домик в одну комнату. В нем, кроме себя двоих: старика со старухой.
Союз их был странным. Боевого вида старуха курила трубку с длинным чубуком. А старик читал книги и носил очки. У тех очков не было одной дужки, и старик, садясь читать, приматывал их к голове длинной бечевкой.
Еще в доме обитал кот совершенно бандитской наружности. Он любил забираться бабке на плечо и сидел, там напоминая обезьянку или попугая на плече флибустьера.
Когда болезни отступили, старик задал вопрос, который Андрей себе часто задавал до и после того дня:
– Кто ты таков?
Андрей пожал плечами:
– Андрей я… Данилин.
– А окоромя того?..
Ответа не было, впрочем, и головной боли тоже не последовало. Просто пустота.
– Ты говори. Не бойся… – подбодрил старик. – Ясно из какейных ты. Дважды два сложить я в состоянии.
– Из какейных я?..
– Большевики в Кременевке засели. Там у них штаб. И как лед на реке стал, так они к проруби водят людей расстреливать. Беляков ли, попов, дезертиров. Думают, дескать, концы в воду. Река все стерпит. Эвон, недели две постреляли так, что ниже по течению затор случился, вода из прорубей вверх пошла.
В ответ Андрей только качал головой: сказать ему было нечего. Он знал: такой страшной может быть только правда.
– Так шо с ним?.. – спрашивала старуха, пуская кольцо дыма.
– Шо-шо?.. Да дурачок он! Под водой, видать, рассудком и подвинулся. Но оно, может, и к лучшему.
– Оно и верно, – соглашалась старуха. – Бог взял – Бог дал. Заместо Ваньки будет. Тот тоже дурачок был, прости господи.
– Ванька? – переспросил Андрей.
– Да сынок наш… – ответствовал дед. – Царствие ему небесное. Его казаки мобилизовали. За веру, царя и отечество… Говорили ему, неразумному, спрячься, пережди!
– Нашли?..
– Где там! Сам пошел, говорит, мол хочу мир повидать… Ну и пришибли его у Васильевского разъезда. Это три версты отсюда не будет. Повидал мир. Да…
Возвращение
Пока Андрей лежал в беспамятстве, погода несколько раз менялась. Сперва почти неделю шел снег.
Потом солнце растопило корку сверху, затем ночью ударил мороз и, подтаявший было снег, схватился льдом. После – несколько дней к ряду шел дождь со снегом, оттепель сменялась морозами и наоборот.
Степь на десятки верст вокруг превратилась в сплошной каток.
Кое-где наст выдерживал даже лошадь, не говоря уже о человеке. Но ежели кому-то все-таки корку удавалось пробить, то он проваливался сразу по пояс.
Ранее метель прилежно замела степные шляхи. Впрочем, то было не такой уж и большой бедой: в сей край ехать решительно не было нужды кому-то ехать.
Вслед за тем случилась весна с кранным солнцем-колесом.
Оно не один день трудилось надо льдом и ничего будто сделать не могло: блестящая броня надежно отражала солнечные лучи.
Тогда весна пошла на хитрость: в одну ночь на ничего неподозревающий снег наполз с реки туман и съел его.
Наступило несколько дней сплошной слякоти.
Но солнце просушило землю, стало жарко так, словно уже и весна закончилась, уступив место лету.
Под покровом темноты холода еще контратаковали, но с каждой ночью – все нерешительней.
Андрей сидел по вечерам в углу, рассматривая медальон. Что-то связывало его с этой милой женщиной, с детьми…
Но, так и не вспомнив, укладывался спать.
Дел было много.
Вдвоем со стариком на лодочке ходили на рыбалку. Ставили сети, а то и просто удили. Когда потеплело – стали драть раков.
На сброшенных в реку трупах животные разжирели. Раки потеряли бдительность и вместо того чтоб прятаться от людей по норам, старались рыбаков цапнуть.
Однажды, когда Андрей рубил дрова, около дома загрохотали копыта. Трое всадников появились неожиданно, подъехав к дому по оврагу.
На фуражках у всадников была красная жестяная звезда, лица будто незнакомы. За плечами – кавалерийские карабины. У пояса – шашки.