Литконкурс Тенета-98

Автор неизвестен

— Видал, что пишут! "Охота на карпа", "Карп на крючке" — не читал? Мощные книженции! И сценки попадаются интимные. То есть, ты знаешь, я не бабник. Просто интересуюсь… А вон, кстати, и продолжение на полке: "Карп атакует". Хочу взять, а денег нема. Но обязательно куплю. Вот только выдадут зарплату за октябрь — и сразу!

— Какой октябрь? На дворе январь.

— У нас, понимаешь, такая система. Денег-то в стране нет, вот бригадир и объяснил. Положено мне, скажем, пятьсот выдать, а в наличке только сорок, вот их и крутят. Через месяц это уже сто, через два — двести. Как сравняется с зарплатой, так и несут в кассу. Майдар тоже по телеку выступал, сказал, что иначе не получается. Реформы больно трудные… — Гена с сожалением пересчитывает на ладони мелочевку. — Всего-то рублика не хватает,

добавишь?

— Ты мне без того тридцать должен.

— Так я ж их тоже кручу, наращиваю, так сказать.

— А-а… — Я добавляю рублик на книгу, полтора на метро и три на сигареты. Гена воодушевленно вступает в контакт с продавщицей, и я, пользуясь моментом, скрываюсь с места событий. Дамочки в магазине уже нет, а на улице я обнаруживаю, что она не одна, а с кулечком мороженого и каким-то бритым, обряженным в черную кожу молодчиком. Красота ее подрастает еще на пару делений. Чужое — оно всегда краше. И накатывает досада с непониманием. Ведь и впрямь большинство этих краль отчего-то тянутся к криминальным субъектам. То ли это определенная слепота смазливеньких существ, то ли нагрузка к красоте. Мол, красива, так получи в шефство трудного подростка. Живи с ним, терпи, завлекай светлыми помыслами, перевоспитывай.

Данный «подросток» к светлому явно не тяготеет. Парочка откровенно ругается, и я навостряю слух.

— Нет, не хочу!

— С хрена ли не хочешь? — молодчик цапает ее за руку, и мороженное летит на тротуар. Дамочка не из робких — размахивается и бьет «подростка» по лицу. Он легко уклоняется, подставляя литое плечо, и в свою очередь без замаха задвигает ей в челюсть. Клацают красивые зубки, золотистые очечки отправляются вслед за мороженым.

Все правильно. Рыцарские времена миновали. Эмансипация вытравила последние атавизмы. Я придвигаюсь ближе, во мне растет черное любопытство. Из-за чего сыр-бор? Из-за любви? Из-за мороженого? Может, она откусить не дала, а он обиделся?

Паренек снова тянет девицу, она вырывается.

— Пусти, гад! Ну пожалуйста!..

Мне чудится, что это ее «пожалуйста» обращено ко мне, и я почти ругаю дамочку. Масть паренька явно из разряда темных, с такими связываться себе дороже. Это Миклован их пачками расстреливал в румынских фильмах, но я-то не Миклован. Кроме того «подросток» вполне может знать тхык-вандо. Грозная это штучка — тхык-вандо. Тхык — и нет тебя! Самое разумное — удалиться, но дамочка чуть ли не плачет, и по всему выходит, что сам погибай, а дурочку востроносую выручай. И на черта я выбрал именно ее?

В коленях неприятная слабина, но я уже в паре шагов от молодчика. Собираюсь с духом. Что ж, как сказал Гена, и Карп порой атакует!.. Эффектно кладу руку на плечо «подростка».

— Эй, друган!..

"Друган" оборачивается и сходу заправляет мне в лоб. Не разбираясь. Реакция у него отменная, и силушка тоже чувствуется. Но молодые умирают иногда, старики — всегда, и уступать я не намерен. Руки сами выполняют необходимую операцию. Ширк в карман, ширк из кармана! Второй удар у «другана» не проходит. Тхык-вандо он, по счастью, не знает, и струя из газового баллона с шипением освежает его ряшку. Враг с воплем зажимает лицо в ладонях, прыгает в сторону, запинаясь за бордюр, падает. Очень удачно — головой в металлическую урну. Бум! Урна, подрагивая, гудит маленьким колоколом, поверженный «подросток» вытягивается пластом.

— Вадик! Что с тобой, Вадик! — девица бросается перед ним на колени. — Ты что ему сделал, козел!

Вот так! Я — козел, а он уже Вадик. И личико у востроносой перекошено, тушь грязными подтеками на щеках. Глазки без очков крохотные, какие-то отсыревшие. С чего я взял, что она красавица? И голос такой мерзкий, писклявый. Может, и ей брызнуть за все попранное и содеянное? За развал Союза и за сожженный Гоголевский роман? Но я стискиваю зубы и, нагибаясь, трогаю кисть лежащего. Пульс на месте, да и сам поверженный потихоньку начинает оживать. Еще пара минут, и воспрянет жаждущим мести тореадором. Чтобы со шпагой — и вновь на врага. А я не враг ему. И не друг. То есть и не друг, и не враг, а так. Потому и отхожу в сторону. Сначала за угол, потом через арку. Неспешной трусцой разминающегося спортсмена — до остановки, а там размеренным шагом в сторону

городского музея. Все! Оторвался, следы запутал, хвост обрубил. А на душе сумятица и стыд. О, времена, о, нравы!.. Четырнадцатилетний мальчуган влюбляется в учительницу. Все вполне романтично. Еще одна история Ромео и Джульетты. Но — итог!? Американцы сажают учительницу в тюрьму. Якобы за совращение малолетних. Изумительно, да? Это онто малолетний? Здоровенный оболтус, научившийся пить, курить и ширяться? Да наш Гайдар в четырнадцать лет полком командовал, маузером лютовал, шлепнуть запросто мог перед строем. Малолетних… Ханжеское время! Даже любить страшно. А уж драться — страшно вдвойне. Не дай Бог застукает милиция. От сумы да от тюрьмы окончательно перестали зарекаться. Вадик грозен сам по себе, но еще более грозными могут оказаться его возможные приятели. Стукни такого, а он возьмет и пожалуется браткам с папиком. Самое обычное дело. Мы тоже в детстве порой грешили: "Я вот брату скажу, он тебя в парту засунет…", "А мой папа придет и вон на ту веточку тебя забросит…". Но тех пап, и тех братьев мы не слишком боялись. В добро верили, в справедливость. Другое дело — теперь. Братьев сменили братки, а пап — папики. И увы, с ними мы изначально в разных весовых категориях. А носить «Узи» и отстреливаться нам почему-то не разрешают. Они плохие — им можно, мы хорошие — нам нельзя. Впрочем, наверное, правильно, что нельзя. Ох, и настреляли бы мы народишку! Даже из самых хороших побуждений. Потому как — сколько же кругом чужих людей! Востроносых и не очень, бритых, с цепями, с волкодавами на поводках, свирепых, как контролеры в поездах и троллейбусах!.. Нет, нельзя нам выдавать «Узи». Определенно нельзя…

Снова магазин. Теплый, чистый, без тараканов. Теле-видео-аудио… Лопочут шеренги экранов. Добрая половина — в унисон и об одном. Знакомая передача. Кажется, "Человек в каске". Сутулящийся диктор прозорливо взирает на сидящего в кресле.

— Ммм… А все-таки признайтесь, Америка — страна исключительная. Я там был, мне понравилось, а вам?

— Ну, в общем ничего. Полицейские с револьверами ходят. У прохожих сплошь валюта на руках.

— Но там ведь и конституция, даже два океана.

— Ну да. Тихий и этот, как его…

— Атлантический?

— Ну, в общем…

— А еще? Что еще вы бы хотели нам рассказать?

— Я?.. Ах, да. Я, как представитель структуры власти, вот чего пришел сюда. Америка, Европа — ладно, это все командировки, запарило уже. Я не понимаю другого, почему народ нас ругает. Газеты, анекдоты, то-се… Мы ведь тоже хотим жить. Некоторые из нас даже что-то делают. В смысле — хорошее для тех, кто внизу.

— Вы шутите?

— Зуб даю! В смысле, значит, отвечаю. Есть такие. То есть я чо хочу сказать. Я такой же, как все. Зачем мне завидовать? Мог бы, кстати, и дворником работать. А чего? Свежий воздух, сплошная физика. Не то что у меня. Постоянно в «мерсаке», в офисах, в самолете. Для живота опять же полезно. В смысле, значит, когда с метлой…

А слева на экране тетеньки и дяденьки угадывают с трех нот мелодии. Толпящиеся у телеэкрана посетители магазина переживают вслух, опережая друг дружку, подсказывают телеучастникам ответы.

— Ну, дубье! Это ж "Остров невезения"! Да остров же! Миронов еще поет! Тьфу!..

— Утесова называй! Утесова! Вот, дура! Ничего не знает!..

Мимо меня с багровым от возмущения лицом протискивается толстяк в дубленке. Он знает все и про все и потому не в силах больше смотреть. Люди на экране способны довести его до инсульта.

А справа человек в каске продолжает обиженно лопотать:

—..В свете вышеупомянутого пренцендента я бы хотел сказать нижеследующее…

Слово «прецедент» столь упорно произносится через лишнее «н», что время от времени я начинаю сомневаться, да правильно ли меня учили? Заглядывая в словарь, убеждаюсь: вроде правильно. Включаю телевизор, а там опять «пренцендент». Не значит ли это, что правда в одном отдельно взятом уме и сердце — уже вроде как и не правда? И причем здесь словари, если все говорят иначе? Следовательно словарь устарел, надо подправить, сноску сделать на полях, а в школах училкам подсказать, чтобы не морочили зря головы. В конце концов и в хваленой Америке треть населения практически неграмотна. Но живут ведь!..