Литума в Андах
Шрифт:
– Когда я услышал, что этот тип стал избивать ее и она заплакала, у меня мурашки пошли по коже, – сказал Томас. – Все как и в прошлый раз, подумал я, все как в Пукальпе. Везет же тебе как утопленнику.
Литума заметил, что Томаса Карреньо трясет от одного воспоминания о той ночи, он весь горит, заново переживая случившееся.
Кажется, даже забыл, что он не один, что его слушают.
– Когда мой крестный в первый раз послал меня охранять Борова, я чуть не лопнул от гордости, – немного успокоившись, снова заговорил парень. – Еще бы. Быть рядом с такой важной шишкой, сопровождать его в сельву. Но в первый раз была та страшная
– Ты еще не нюхал настоящей жизни, не знаешь, что она полна дерьма, – заметил Литума. – Ты прямо как с луны свалился, Томасито.
– Я знаю жизнь, но все равно от этого садизма мне стало не по себе. Меня, черт возьми, воротит от таких вещей. Я их не понимаю. И я пришел в такое бешенство – даже вспомнить страшно. Ведь он был хуже зверя. Тогда-то я и понял, почему его прозвали Боровом.
Раздался удар, женщина завизжала. Он ее берет и в это же самое время бьет. Литума прикрыл глаза и постарался представить ее. Пухленькая, фигуристая, с круглыми грудями. Этот тип – важная шишка – поставил ее на колени, берет сзади и одновременно охаживает ремнем, да так, что на спине остаются багровые полосы.
– Не знаю, кто в тот момент был мне противнее – он или она. Чего только не делают за деньги, думал я.
– Так и ты там был за деньги, разве не так? Охранял Борова, пока он развлекался – вытрясал душу из этой шлюшки.
– Не называйте ее так, господин капрал, даже если она и впрямь была шлюшкой.
– Да это просто к слову пришлось, – примирительно сказал Литума.
Парень яростно отмахнулся от мошкары. Была уже глубокая ночь. Жара не спадала, вокруг тихо шелестели деревья. На небе не было луны. Вдали, среди холмов и перелесков, можно было различить маслянистые огни Тинго-Марии. Дом стоял в пустынном месте, метрах в ста от шоссе, связывающего Агуатию с Пукальпой, его тонкие перегородки и стены свободно пропускали голоса и шумы. Он снова услышал свистящий удар и вскрик женщины.
– Хватит, папочка, – умоляла женщина задыхающимся голосом. – Не бей меня больше!
Карреньо почудилось, что Боров засмеялся тем же самодовольным смехом, который он уже слышал в прошлый раз в Пукальпе.
– Смех воротилы, главаря, который все может себе позволить и которому все нипочем, потому что у него карманы набиты долларами и солями, [13] – пояснил он капралу, и в его голосе звучала все еще не угасшая ненависть. – Кончай же наконец, Боров, сукин ты сын, думал я, – продолжал Томас. – Получи свое удовольствие, излейся и отвали спать! Но он и не собирался кончать.
13
Соль – денежная единица в Перу.
Литума представил себе раскосые глазки садиста: они выкатываются из сальных мешочков и сладострастно вспыхивают при каждой жалобе женщины. Его самого такие штучки не возбуждали, но некоторых, судя по всему, даже очень. Но они не травмировали его так, как его помощника. Паскудная жизнь, она и есть паскудная жизнь, тут уж ничего не попишешь. А эти чертовы терруки, разве они не продолжали убивать людей ради их пресловутой революции? Их ведь тоже пьянит кровь.
– Довольно, папочка! Будет уже! – умоляла время от времени женщина.
Томас обливался потом и с трудом переводил дыхание. На шоссе загрохотал грузовик, желтушный свет фар на мгновенье выхватил из темноты стволы и кроны деревьев, дренажную канаву, полную камней и грязи. И снова
– А сейчас я тебе засуну эту штуку, да так, что до самого затылка достану, – довольно урчал Боров, захлебываясь от наслаждения. – Чтоб ты заорала, как твоя мать, когда рожала тебя на свет божий.
Литуме почудилось, что он слышит похотливое хихикание Борова, который, видно, всегда получает все, что захочет. Его он представлял себе без труда, ее – не так ясно. Женщина виделась ему только как некая безликая форма, как силуэт, лишенный объемной телесности.
– Если бы со мной был Искариоте, мы болтали бы с ним о разных разностях и мне было бы наплевать на то, что происходит в доме, – сказал Томас. – Но Толстяк стоял в карауле у дороги, и я знал, что он ни за что не покинет свой пост – простоит там всю ночь, мечтая о вкусной жратве.
Женщина снова закричала, ее крик перешел в плач. А эти глухие удары, что это – пинки?
– Ну ради Бога, прошу тебя, хватит, – умоляла она.
– И тут я заметил, что держу в руках револьвер, – сказал парень, понизив голос, словно опасаясь, что его подслушивают. – Оказывается, я уже раньше вынул его из кобуры и играл им – надавливал на спусковой крючок, взводил курок, крутил барабан. Совершенно машинально, господин капрал, клянусь вам.
Литума повернулся на бок, чтобы взглянуть на него. В ночной темноте, разбавленной вливающимся в окно бледным светом луны и звезд, с трудом можно было разглядеть профиль Томасито, лежавшего на соседней раскладушке.
– Что ты задумал, чокнутый?
Он поднялся на цыпочках по деревянному крыльцу, слегка надавил на входную дверь, почувствовал, что изнутри ее что-то держит. Все происходило так, будто его руки и ноги действовали сами по себе и он не управлял ими. «Хватит, папочка», – повторяла женщина. Но удары продолжались. Теперь он слышал тяжелое дыхание Борова. Дверь не была заперта на ключ, он навалился на нее всем телом, она поддалась, хруст засова смешался со звуками ударов и всхлипываниями. В следующее мгновенье дверь со скрипом распахнулась настежь. Послышался разъяренный рев. В полумраке комнаты Томас увидел голого Борова, тот осыпал его проклятьями. На гвозде, вбитом в стену, раскачивался фонарь, разбрасывая причудливые тени. Запутавшийся в москитной сетке Боров судорожно шарил вокруг себя руками. Взгляд Томаса наткнулся на испуганные глаза женщины.
– Вы уж не бейте ее, сеньор, – произнес он умоляюще. – Я вам не разрешаю.
– Вот эту самую белиберду ты ему и сказал? – изумился Литума. – И вдобавок назвал его сеньором?
– Да вряд ли он меня слышал, – ответил парень. – То ли у меня перехватило горло, то ли я вообще сказал это про себя.
Боров нашел наконец, что искал. Привстал, возясь с сеткой и натыкаясь на женщину, и стал наводить на Томаса пистолет, не переставая при этом чертыхаться, словно желая подзадорить себя. Томасу показалось, что выстрел прогремел раньше, чем он успел нажать спусковой крючок, но нет, это его рука оказалась проворнее. Боров вскрикнул, выронил пистолет, согнулся и стал заваливаться. Юноша шагнул вперед. Тело Борова наполовину свесилось с кровати, ноги запутались в простыне. Он не шевелился. Нет, это не он кричал – женщина.