Ливиец
Шрифт:
Надо же, Иуалат, да еще и Сануф! – подумал я. Не похож на рыжего из моей предпоследней экспедиции и явно не чистокровный ливиец, но имя то же! Собственно, два имени: Иуалат – ливийское, Сануф – египетское… Зато глаза ливийские, серые, каких не бывает у египтян. Говорит, служил отцу, пока не убили того в схватке с северянами-ханебу… Наверняка с ассирийцами! Значит, с их первого нашествия прошло двенадцать лет…
Тем временем Иуалат-Сануф начал выкликать воинов и называть их родословные и имена. У меня осталось девятнадцать бойцов, считая с ранеными – наверное, половина дружины, если судить по виду корабля. Эта галера на двадцать весел казалась вместительной посудиной и, вероятно, предназначалась для полусотни человек.
– Шакалы Урдманы бросили наших убитых в воду, – произнес Иуалат. – Сейчас мы потеряли двоих, и шестеро
– Погибших возьмем с собой для подобающего погребения, – распорядился я. – Раненых омыть, перевязать, собрать доспехи и оружие, поесть и на корабль. И пусть кто-нибудь отыщет мой панцирь, шлем и щит.
Сотник поклонился:
– Это я сделаю сам, господин.
Он выкрикнул приказы, и люди зашевелились. Трое бросили в костер охапки сухого тростника и принялись готовить рыбу, вынимая ее из большой корзины, остальные занимались ранеными и оружием, а также оттаскивали в сторону трупы. Иуалат принес мои доспехи. Я спустился к воде и смыл кровь, но отказался от его помощи – не хотел, чтобы сотник заметил, чт мои раны исчезли без следа. Панцирь – рубаха из бычьей кожи с бронзовым наплечником и грудными пластинами – закрыл мой торс ниже пояса, а на голову я напялил шлем. Доспехи были грубоватыми, но прочными, явно скопированными с боевого снаряжения ассирийцев – до знакомства с ними египетские воины носили лишь полотняные нагрудники. Но в моей дружине египтян не было, хотя была египетская и, возможно, кушитская кровь. Ее следы замечались в темных глазах, смугловатой коже, явно лишенной защитного пигмента, в черных волосах и широковатых скулах. Но гибкость и крепкое сложение мои бойцы сохранили, как и частично свой язык – в их речи половина слов была искажена ливийскими. Правда, никто уже не поминал Демонов Песков; более древняя и изощренная религия Та-Кем вытеснила прежнюю веру.
Солнце перевалило за полдень, когда мы разместились на корабле и оттолкнули его от берега. Кормчий по имени Осси встал к кормовому веслу, остальные, включая раненых, взялись за отполированные рукояти, дружно выдохнули, потом втянули воздух и резко откинулись назад. Корабль двинулся на север. Вероятно, все знали, куда мы плывем – все, кроме меня.
Но я еще не использовал всех преимуществ, проистекающих от мнимого удара по голове. Одна из заповедей полевых агентов гласит, что любые неприятности нужно оборачивать к своей пользе, и первым делом к извлечению и накоплению информации. Кровавая схватка и плен были отличным способом замаскировать мое появление и объяснить потерю памяти. Второй удачей оказался выбор носителя – кажется, Пемалхим был великим воином, и, значит, я не нуждался в ипостаси Гибли. В этом, возможно, и смысла не было – в нынешние времена о Гибли, древнем колдуне из пустыни, могли давно забыть.
Мы с Иуалатом стояли на носу. Корабль рассекал мутные воды разлившейся реки, на горизонте маячили острова, покрытые зеленью, и виднелись кое-где рыбачьи лодки. Судя по цветению пальм, я не ошибся – стоял хойяк, третий месяц сезона Половодья. Лучшее время в Дельте, когда солнце палит умеренно, а воздух свеж и относительно прохладен. Время торговли, путешествий и строительства, ибо поля затоплены, но к любому городу и селению легко добраться по воде, а грузы, особенно тяжелые, можно перевозить на плотах и барках.
Я положил руку на крепкое плечо Иуалата:
– Куда мы плывем, старший над воинами?
Он бросил на меня сочувственный взгляд.
– К озеру Пер-Рамесс, где ждет нас старейший Пекрур, вождь Востока, а также Петхонс из Песопта*, Улхени из Медума* и другие вожди со своими воинами. Два дня назад мы вышли из Гелиополя, из твоего города, мой господин. С тобой был я и сорок пять бойцов, лучших из лучших – каждый точно рыкающий лев пустыни… – Иуалат-Сануф с грустью оглядел наших оставшихся воинов. – Мы плыли на восток, и Солнце-Ра поднималось пред нашими лицами, и ветер был попутный, и весла в руках наших людей ходили как живые. Вчерашним вечером мы добрались до места, где было удобно разбить стан и заночевать. Было много рыбы и… – он отвел взгляд, – и много вина… Кто же знал, что за холмом скрываются люди Урдманы! Видно, он послал сына своего Асушу нам наперехват. Ночью они напали… бесчестно напали, в темноте, что не подобает воинам! Ты сражался и убил Асушу, но многие наши люди даже рукой не могли шевельнуть. – Иуалат испустил горестный вздох. – И они погибли,
Пару минут я размышлял над его словами.
– Ты хочешь сказать, старший над воинами, что вчера наши люди перепились и уснули, не выставив дозоров? И их перерезали во сне, как стадо свиней? Так? И при чем здесь боги?
Иуалат виновато понурил голову.
– Выходит, так, мой господин. Но мы никогда не выставляли дозорных на ночь. Ты этого не велел, и твой отец, и твой дед, великий Инар. Все знают, что нападать во тьме нечестно.
– Все, кроме покойного Асуши, – заметил я, бросив взгляд на корму, где лежал завернутый в пелены труп. – Ты, Иуалат, муж и опытный боец и должен знать: честь на войне у того, у кого победа. Отныне тебе самому придется трижды в ночь проверять караулы.
– Да будет так, мой господин. Я повинуюсь.
– Теперь скажи мне, зачем мы плывем в озеро Пер-Рамесс?
– Чтобы сразиться с Урдманой, Тахосом, Хассой и другими северными князьями, шакалами из шакалов, да лишит их Амон своих милостей! Урдмана поджидает нас у града своего, у Мендеса*, и с ним шесть сотен воинов с копьями, секирами и щитами. Порази их Сохмет от пупка до колена! Все они нечестивцы и злодеи, грабители усыпальниц!
Он принялся ругаться, поминая жрущих падаль гиен, жабий помет, стервятников и краснозадых павианов. Я дал ему выговориться, после чего спросил:
– Напомни мне, Иуалат, кто нынче на троне в Танисе*?
– Петубаст, семер.
– Фараон?
– Фараон. Но не удивительно, что ты позабыл его имя.
– Почему?
Ухмыльнувшись, Иуалат небрежно махнул рукой. В более поздние времена у этого жеста было бы простое толкование: мол, фараон нам до лампочки. Я так его и понял и спросил снова:
– Что Пекрур, Петхонс и Улхени не поделили с Урдманой? Земли, людей, товары, корабли? Напомни мне, Иуалат, в чем причина этой распри?
Сотник сощурился:
– Ты даже этого не помнишь? Но ничего, ничего, мой господин… Боги милостивы к тебе и все вернут, что ты потерял. А распря началась из-за того, что подлый жрец, по наущению Урдманы и вождей из Мендеса, Севеннита* и других северных городов, похитил из усыпальницы деда твоего, что в Гелиополе, нагрудное ожерелье, священную реликвию ваших предков. И вот все потомки Инара собрались…
– Достаточно! – прервал я Иуалата. – Теперь иди, сотник, и не мешай мне вспоминать.
Потомки Инара! Едва он произнес эти слова, как в голове моей что-то щелкнуло. Был древний папирус, разысканный еще в Эпоху Взлета, и содержалось в нем сказание о детях Инара*, то ли правдивое, то ли вольный полет фантазии безымянного автора, жреца или писца. Повесть эту сочинили при Птолемеях, спустя пять или шесть веков после описанных в ней событий, и ни один египтолог не смог доказать, передается ли в ней подлинная история или сюжет является вымыслом с начала и до конца. Но, несмотря на такую неопределенность, специалисты сходились в том, что повесть является древнеегипетской «Илиадой», ибо рассказывалось в ней о битвах в чистом поле и под стенами городов, о поединках воинов с блистающими секирами, о боевых кораблях, таранящих врага, – словом, о войне героев. Сражались же ливийские князья двух кланов, с юго-востока и севера Дельты, но причиной разногласий была не женщина, как в Троянской войне, – женщин ливийцы ценили не так высоко, чтобы проливать из-за них кровь. Повод был другим. Одним из прародителей юго-восточного клана являлся некий Инар, о чьих деяниях папирус умалчивал, но были они, повидимому, знамениты – ведь этого Инара похоронили в роскошной гробнице в Гелиополе и почитали как самого достойного из предков. В его саркофаге, на груди мумии, лежала священная пектораль, ожерелье с диском и крыльями Солнца-Ра, залог процветания клана и его владений. Князья из Мендеса и других северных градов подкупили жреца, похитившего пектораль, что было святотатством в глазах богов и оскорблением для восточных владык. Они поднялись как один – Пемалхим из Гелиополя, Петхонс из Песопта, Улхени из Медума и другие – и, пылая гневом, двинулись под предводительством вождя Востока Пекрура в Мендес, в северные пределы. Типичная ситуация для эпохи, когда центральная власть слаба, и никто не мешает вцепиться противнику в глотку и вырезать печень. Фараон Петубаст, сидевший в Танисе, конечно, не поощрял таких усобиц, но, не имея реальной силы, сохранял нейтралитет. Впрочем, это не помешало его наследнику царевичу Анх-Хору биться на стороне мендесского клана.