Ливиец

Ахманов Михаил Сергеевич

– Если не считать моего сына!.. – с яростью выдохнул владетель Мендеса.

– Амон дает и Амон берет, – промолвил Тахос. – У тебя есть другие сыновья, подобные юным львятам.

– И когда я сяду на престол в Танисе, они будут стоять первыми у моих колен, – продолжил Анх-Хор. – Я одарю их землями клана Инара, и будет один сидеть в Гелиополе, а другой – в Песопте.

При этих щедрых обещаниях лицо Урдманы разгладилось. Он бросил взгляд на словно бы вымершую деревню, пристально оглядел дорогу и холмы, затем произнес:

– Выходит, ты ошибся, Тахос: Пекрур, вонючая жаба*, все еще в лагере и не готов к сражению.

– Однако лазутчики

с холмов не вернулись, – возразил тот. – Где они, во имя Амона? Спрятались в деревне и пьют пиво? Жрут финики и тискают баб?

Хасса нахмурился:

– Порази меня Сохмет, если так! Люди надежные, проверенные, ветераны ассирийских войн; в воде как рыбы, в болоте как змеи… Нужно подождать.

– Нельзя ждать, – сказал Тахос. – Мы уже здесь. Тот, кто долго ждет, остается без меда.

– Нельзя, – поддержал его Анх-Хор. – Лев не медлит, ломая шею антилопе, и не медлит сокол, запуская когти в журавля.

Урдмана с минуту размышлял, и я, пользуясь глазами Хассы, мог заметить, что владетель Мендеса колеблется. С одной стороны, было так соблазнительно нагрянуть в лагерь, когда враг не ждет, и взять его у вертелов с бараниной. С другой стороны, лазутчики все-таки не вернулись, и это внушало подозрения – вдруг Пекрур, вонючая жаба, задумал какую-то хитрость.

– Пошлем полусотню воинов, – наконец решился Урдмана. – Если пройдут, ты, Тахос, поведешь три полусотни пращников и копьеносцев и затаишься у склона холма. Мы с Хассой поспешим к тебе с остальными копьеносцами и щитоносцами. Обоз оставим здесь, и его будут прикрывать твои лучники, господин мой Анх-Хор. Расставь их в том поле овса, и пусть они следят за нашими отрядами и будут готовы стрелять, если мы попадем в засаду.

Молодой царевич с обидой поджал губы:

– Клянусь Амоном, я привык биться в первых рядах!

– Те, кто бьется в первых рядах, часто гибнут, а мои сыновья еще не сидят в Песопте и Гелиополе, – с мрачной усмешкой произнес Урдмана. – Если в холмах нет людей Пекрура, ты пойдешь за нами и твои воины будут пускать стрелы, а потом вместе с нами ворвутся в лагерь. Но сейчас, – он повернулся к холмам, – сейчас пришли мне тех лучников, которых я просил. Трех самых лучших! И пусть на каждой их стреле будет начертано проклятье Пемалхиму!

Я вышел из сознания Хассы в тот момент, когда первый мендесский отряд, полусотня легковооруженных, двинулся по дороге к холмам. Конечно, Пекрур пропустит их, как и воинов, которых поведет Тахос. Я не сомневался, что вождь Востока достаточно опытен и хитер, чтобы не поддаться на эти уловки; он пошлет своих бойцов в атаку лишь тогда, когда увидит перья на шлеме Урдманы. И начнется бой! Кровавая сеча меж холмов и на дороге, по ту и по эту их сторону… Биться будут с яростью, присущей ливийцам, никто не уступит и не отступит, ибо силы врагов примерно равны. Сотни падут, сотни будут изранены, и, возможно, в живых не останется ни одного вождя. Дело шло к тому, что святая реликвия, земли, города и право торговли не достанутся ни клану Урдманы, ни восточным князьям. Похоже, на это и рассчитывал фараон Петубаст.

Стоит ли этому удивляться? – спросил я себя. Разумеется, нет; обычные интриги в борьбе за власть и влияние, когда властелин, не уверенный в собственной силе, старается стравить соперников. Если что и достойно удивления, так это фантазия автора повести о сыновьях Инара. Насколько мне помнилось, он не описывал такой масштабной и кровопролитной битвы; в сказании герои устроили турнир и бились перед лицом фараона подобно средневековым рыцарям. Но исторические факты всегда подвергаются искажению, особенно сильному, если с момента событий прошло немало лет и если они послужили основой для героического эпоса. Это реминисценции двоякого рода: на них оседает патина времени, а кроме того, автор толкует произошедшее в глубокой древности сообразуясь со своим воображением. Герой для него всегда герой, личность без страха и упрека, жестокая резня – рыцарский турнир, а свара из-за земель и богатств – поход за священной реликвией. Но полагаться на такое мнение было бы наивно.

Первый отряд скрылся за поросшим кустарником склоном, за ним отправился второй, ведомый Тахосом. Главные силы, больше четырехсот бойцов в кожаных доспехах, с копьями, секирами и мечами, переместились метров на пятьсот-шестьсот, заняв позицию в том месте на дороге, где она, изгибаясь, исчезала меж холмов. Лучники Анх-Хора топтали зеленые колосья овса и подходили все ближе и ближе к моему отряду. Я уже мог подсчитать их количество – пятьдесят шесть; для того, чтобы обстреливать западный и восточный склоны, им предстояло сосредоточиться двумя группами по обе стороны дороги, шагах в тридцати от нас. Слишком большая дистанция для броска дротиков, но ее можно было сократить по крайней мере вдвое за счет стремительной внезапной атаки. Не теряя времени, я подозвал воинов, прятавшихся слева и справа от меня, и передал по цепочке приказ: подняться по моему сигналу и орать во все горло, дабы ошеломить врага.

Пращники и копьеносцы Тахоса скрылись за поворотом. На секунду я подключился к внедренной в него ловушке и увидел тянувшийся к синему небу пологий склон, заросли акации и колючие кусты, окаймлявшие вершину, тракт с колеями от повозок, в которых осколками серебряного зеркала блестела вода. Эта дорога, проложенная вдоль восточного берега озера, соединяла Мендес с маленьким городком Теми и уходила дальше на юг. В периоды Всходов и Засухи по ней везли зерно и фрукты и гнали скот; в эти сезоны Нил отступал, и почва становилась твердой. Но сейчас нас ожидала битва по щиколотку в грязи, среди многочисленных луж и промоин.

Лучники, которых вел Анх-Хор, были уже близко, и я не рискнул высунуть голову из травы. Вместо этого подключился к Урдмане и Хассе, пользуясь попеременно восприятием того и другого. Их лица мелькали передо мной, блестела, отражая солнце, бронза шлемов, сияли украшения – широкий обруч из серебра на шее владетеля Мендеса и львиная лапа, символ Сохмет, висевший на груди Хассы. Они беседовали.

– Хвала Амону, в холмах тишина. Значит, Тахос прошел без помехи.

– Истинно так, господин. Пекрур не просто вонючая жаба, а старая и беззаботная. Сейчас мы двинемся вслед за Тахосом и…

– Нет. Не мы, а я. Ты, родич, останешься здесь.

– Но почему, мой господин? Кто понесет щит впереди тебя? Кто сразит твоих врагов? Кто вырежет сердце Пемалхима?

– Я сделаю это сам, когда его пронзят стрелы лучников Анх-Хора. А ты останешься здесь и присмотришь за царевичем. Возьми два десятка копьеносцев и следуй за ним, как пес за хозяином. Спрячь его за острием своего меча.

Тишина. Затем Хасса произнес:

– Скоро мы уничтожим силу восточных князей, расчленим их тела и заберем их земли. Заберем, будет на то воля Петубаста или нет! Он слаб, и станет еще слабее, если лишится сына и наследника. Так зачем мне охранять его? Ты думал об этом, родич?