Лоцман. Сокровище государя

Посняков Андрей

Ну, вот он, гад! Ага… Получишь сейчас за дев несчастных… за всё!

Абордажная сабля… Короткий, но широкий клинок с массивною гардою хорошо защищал кисть и был приспособлен для нанесения ударов на близком расстоянии в тесном пространстве корабля. Каким образом сие оружие оказалось в смоленских лесах – бог весть. Может, случайно, а может, главарь шайки и сам когда-то пиратствовал, всякое могло быть.

Что ж…

Сделав пару прыжков, лоцман оказался прямо перед верзилой и тут же нанес удар! Упырь среагировал мгновенно, с ухмылкой подставив клинок… Крест-накрест – удар, звон, искры в глаза! И снова удар… целая череда – быстрый, едва уловимый – от плеча, от кисти, с выпадом!

Злодей,

конечно, обладал невероятною силой, да и оружие выбрал себе под стать… Только вот фехтовать широкой и тяжелою саблей оказалось очень неудобно, а на близкое расстояние Бутурлин верзилу не подпускал. Длинный, едва изогнутый клинок вполне позволял отражать натиск разбойника…

Вот еще удар! Вот еще! А теперь – снова крест-накрест… отскок и – быстрый короткий выпад, укол…

Сабля Бутурлина пробила врагу левое плечо, и пробила хорошо – фонтаном хлынула кровь! Упырь побледнел, пошатнулся… и с жутким криком бросился на соперника, вложив в удар всю свою ярость!

Никита ощутил злость врага даже чисто физически, как опытный фехтовальщик – диестро, предугадал направление атаки… И вовремя отскочил! Однако и лиходей оказался не лыком шит: тут же развернулся, ударил эфесом словно кастетом, едва не проломив Никите скулу…

Лоцман увернулся, успел, и сам нанес удар – быстрый, как молния, от кисти…

Выронив саблю, верзила зарычал, словно дикий зверь, и бросился на врага, вытянув длинные руки с корявыми хваткими пальцами… Видать, хотел схватить Никиту за горло. И непременно нарвался бы на клинок, сам бы себя насадил – саблей ведь не только рубить, но и колоть можно, про что некоторые забывают – а зря!

Налетел бы лиходей на бутурлинскую саблю… Коли б не Семка, слуга. Сей чернявый, чем-то похожий на медведя, увалень ловко приласкал супостата оглоблей по башке. Просто подошел да ударил – н-на! Лиходей так и пал в травищу! Просто повалился, как куль.

– Одна-ако! – заценил удар Никита Петрович. – Паря, ты где оглоблю-то взял, а?

– Да тут их много… – Семен засмущался, зарделся, как красная девица. – Палаш-то я где-то обронил… Вот и пришлося!

– Обронил! – оглядываясь по сторонам, передразнил Бутурлин. – Все бы тебе оружие разбазаривать. Чтоб сыскал!

– Угу!

– Что с этим?

Увалень склонился над поверженным главарем, прислушался:

– Да вроде дышит.

– В обоз его. Потом, в селе, поговорим, допросим.

С разбойничьей ватагой дворяне, рейтары и драгуны покончили умело и быстро. Что значит опыт! Сражались достойно, оружному бою и построениям воинским обучены были хоть куда. Да и внезапность нападения свое дело сделало.

* * *

В Плесово сводный отряд возвратился с победой, и по сему случаю оба воеводы – Потемкин и Змеев – объявили пир. Тем более что хлеб-то удалось спасти, привезти – и то для предстоящего похода было большое и важное дело.

На этот раз пировали в хоромах местного помещика, в горнице, куда, естественно, пригласили далеко не всех. Выпивали, кушали, разговаривали. Князь-воевода Потемкин, подозвав к себе Никиту Петровича, вновь принялся говорить туманами да загадками. Вспомнил про батюшку-царя, которого все здесь ждали, да намекнул Бутурлину, что-де имеется для него одно важное для дальнейшей карьеры дело – и тут все зависит от царского слова. Как государь решит. Назначит ли? Или, может, кого другого на то дело поставит? Всякое могло быть. Но коли решит доверить все Никите, да ежели сам-то Никита «дело, как надо, сладит», то быть парню в новгородских рейтарах, капитаном… а то и бери выше – майором! Какое именно дело, князь не говорил, да ушлый Бутурлин догадался. Наверняка то же,

что и в прошлом году в Ниене. Вести разведку, добыть сведения… Только на этот раз, по всему выходит – в Риге.

Рига… Там же, где нынче его, Никиты, суженая, несостоявшаяся невеста! И вот тут было бы не худо не только порученное дело исполнить, но еще и свое, личное. Повидать, наконец, Анну… да там, может быть, и сладится чего? Вновь нахлынут чувства… Все может быть, все…

Пойманный главарь шайки оклемался быстро, и князь-воевода тут же приказал его пытать. Палач оказался опытный – огнем жег, на дыбе подвешивал, бил кнутом – но меру в ремесле своем знал, не озорничал сильно. Так что уже к вечеру того дня, когда с утречка зачали пытки, верзила рассказал всё. И сколько в шайке людей, и кто помогал, скрывал краденое, и зачем дев невинных терзали-убивали. Для страха, оказывается! Чтоб боялись, чтоб все добро отдавали, чтобы не смели жаловаться! Страх… он на всех действует. Правда, по-разному, да.

Вызнали и имя разбойника – Лихой Сом, – и был он из беглых, и да – в свейских корсарах отметился, суда датские грабил, а потом вот решил сюда, в родные места податься.

– Предать смерти! – выслушав, постановил воевода.

И тут уж Бутурлин был с ним полностью согласен. Куда такого упыря жалеть? Он ведь не жалел людишек! Вот и на плаху его! Четвертовать! И поделом гадине.

* * *

Утром Бутурлин проснулся рано, еще засветло. Поворочался, вспоминая вчерашний бой. Вспоминал не просто так – прикидывал, как можно было получше сделать так, чтоб своих поменьше погибло, поменьше было б израненных. Вот, если бы с французом послать не двадцать человек, а с полсотни? Да еще пару отрядцев – подобраться скрытно, по флангам… Нет! Сразу два отряда по флангам – друг дружку перестреляют. Если только так, с саблями да палашами напасть, навалиться. Можно было и так, да…

Пока думал, затянутое вощеным пергаментом окошко в горнице вдруг окрасилось золотом – сначала – кусочек, потом – половина… Солнышко вставало! Вон как сверкает… Знать, выпадет нынче добрый денек. В такой день не грех и самому государю припожаловать, а там… Сбудутся ли слова Потемкина? Отправит ли государь Никиту с важным поручением в Ригу? Или кого другого найдет? А может, и вообще – никого. Всяко сложиться может.

Накинув кафтан, молодой человек водрузил на голову шапку да вышел на улицу, на крыльцо. Прячась за вершинами лип, ударило в глаза солнце. Никита Петрович прищурился, приложил ладонь козырьком ко лбу. По двору уже вовсю сновали людишки во главе с хозяином избы, справным мужиком Савватием. Савватий вообще-то был крепостным местного боярина Ивана Тимофеевича Рюкина и, согласно закону, «Соборному уложению», не мог от него никуда уйти и должен был во всем подчиняться. Однако сей ушлый мужичок владел десятком лодок и по праздникам разворачивал на бережку торговый рядок, так что деньги у него имелись, правда, вот выкупиться на свободу было нельзя, разве что в обход закона. Какой там, к черту, Юрьев день! Уход крестьян от бояр и помещиков был запрещен строго-настрого. И так во время Смуты поразбежались все!

Что же касаемо Савватия, то своим подневольным положением тот, похоже, ничуточки не тяготился, да и боярин ему достался умный, на барщине работать не заставлял, отпустил на оброк – и доходу с этого оброка выходило немало. Еще Савватий имел и своих работников… Работницы – справные румяные девки – как раз выгоняли из птичника откормленных жирных гусей. Гуси недовольно гоготали, шипели и били крыльями, девки громко смеялись, вспоминая вчерашнюю «беседу».

– А Ванька-то, Ванька как Воронихину Катьку схватил! За самые сиськи!