Лола Роза
Шрифт:
Я все еще видела перед собой, как мама машет мне рукой из машины, медленно покачивая раскрытыми пальцами, как королева, приветствующая публику, а ее губы беззвучно говорят мне "прощай".
В голове у меня раздался страшный голос Рока: "А что, если это и правда прощание? Что, если ты видишь маму в последний раз?"
Спасаясь от зловещего голоса, я вбежала в аудиомагазин в торговом центре, надела наушники и включила звук на полную громкость, так что голова стала раскалываться. Было еще только одиннадцать, но я решила зайти пообедать. Мама дала мне десять фунтов — целую кучу денег. Я взяла гамбургер, картошку
— Ты правда была нездорова? — шепотом спросила Харприт.
Она старалась помириться со мной. Мне тоже хотелось с ней помириться, хотя я была по-прежнему зла на нее.
— Да, я была нездорова, потому что напилась, как и мама, — сказала я тоже шепотом. — Мы выпили на двоих целую бутылку водки.
Харприт разинула рот:
— Не может быть!
— Конечно, не может. Харприт, ну почему ты иногда такая тупая? Ты чему угодно готова поверить. — Потом я смягчилась: — Ну ладно, не тупая. Очень даже острая — как иголка. И такая же тонкая. А я зато толстая. Вот, смотри! — Я ущипнула себя за набитый живот. — Ух как я растолстела!
Харприт рассмеялась:
— Может, это ты беременна?
Мы обе рассмеялись. Все было в порядке. Мы снова подруги.
Я сказала ей, что мама уехала в больницу.
— Бедная, как же ты, наверное, волнуешься!
— Да. Еще бы!
— Все будет хорошо. — Харприт погладила мою руку. — А кто же остался с тобой и с Кендэлом, раз Джейк сбежал?
— Он не сбежал. Мама его выставила, я же сказала.
— Ну да. Неважно. Так кто к вам приедет? Бабушка? Тетя?
Я понимала, что признаваться нельзя, но слишком уж мне хотелось потрясти Харприт.
— Никто к нам не приедет, — сказала я небрежно.
Харприт была должным образом поражена.
— Но вы же не можете оставаться одни.
— Конечно, можем. Всего-то на одну ночь.
— Меня мама никогда одну не оставляет. В прошлые каникулы она даже моей сестре не разрешила остаться одной, а ей восемнадцать.
— Не говори своей маме, ладно? — поспешно сказала я, испугавшись, что теперь начнутся неприятности.
— Не скажу.
— Обещаешь?
— Клянусь! — Харприт показала, как она запечатывает губы и перерезает себе глотку. Хорошенько обдумав ситуацию, она нахмурилась: — А кто же вам будет готовить ужин?
— Я. Я часто готовлю.
Конечно, смотря что подразумевается под словом «готовить». Я могу открыть банку консервов и подогреть хлеб в тостере. Это ведь тоже готовка. Харприт, конечно, представляла себе
— Ты потрясающий человек, Лола Роза, — сказала она. — Ты уже как будто взрослая.
Я почувствовала, что я и правда потрясающий человек.
Но потом пришлось идти домой, заходить в пустую-пустую квартиру.
— Мне нужна мама. — Кендэл сидел на полу, уткнувшись носом в Джорджа.
— Ты же знаешь, мама в больнице. Зато у тебя есть я.
— Ты мне не нужна. Мне нужна мама. — Лицо у Кендэла сморщилось.
— Перестань. И не смей плакать. Мне уже надоело, что ты такой плакса. Слушай, будь хорошим мальчиком, и я сделаю тебе что-нибудь к чаю. А если будешь выть, я подумаю, что ты стал опять младенцем, надену на тебя памперс и уложу в кровать.
Кендэл сердито посмотрел на меня:
— Я тебя не люблю.
— Я тебя тоже не люблю, — ответила я. — Лучше бы у меня был другой брат. Как у Харприт, например. Но мне подсунули тебя, Кендэл-мятное-печенье и придется мне с этим смириться. Давай лучше посмотрим, что в холодильнике.
Там стояли две картонные коробки. В одной была большая пицца; на ней было кетчупом нарисовано улыбающееся лицо. Во второй — огромный шоколадный торт с двойной прослойкой сливочного крема. Сверху мама написала вдавленными в глазурь красными и лиловыми драже: "Ням-ням!"
Я посмотрела на пиццу. На шоколадный торт.
И разрыдалась.
Кендэл недоуменно посмотрел на меня:
— Ты что, не любишь пиццу и шоколадный торт?
— Обожаю. — Я утерла нос кухонным полотенцем.
— А чего ж ты тогда плачешь?
— Потому что мама так старалась. Мне тоже нужна мама. И я тоже делаюсь от этого плаксой. Можешь обзывать меня так сколько влезет.
— Плакса! — сказал Кендэл.
Он твердил это, пока ему не осточертело, — несколько часов, как мне показалось. Правда, все тянулось часами.
Я разогрела пиццу, и мы съели половину, а потом еще по куску шоколадного торта. Я читала Кендэлу «Томаса-паровоза» и нарисовала картинку с поездом, усердно работая ластиком, пока все колеса не выстроились у меня в прямую линию. Кендэл стал ее раскрашивать (и все испортил). Потом мы поели еще холодной пиццы и по второму куску торта. И по третьему. Я, по крайней мере. Кендэл съел только драже сверху.
Казалось, прошел уже целый день, а на самом деле меньше часа. Я включила телевизор, чтобы проверить время, — я была уверена, что наши часы остановились.
Сколько-то времени мы с Кендэлом смотрели в экран, но потом там началась передача про больницу, и я переключила программу. Там шла комедия, но нам было не смешно. Мы как будто настроились на собственную передачу про больницу и смотрим, как маму увозят на операционный стол, где люди в масках набрасываются на нее с острыми инструментами.
Кендэл подползал все ближе, пока не оказался у меня на коленях. Я положила подбородок ему на голову. Волосы у него отросли, и он был похож на взъерошенного утенка.
— У тебя стали такие красивые волосы, Кендэл.
Кендэл напрягся:
— Я хочу их остричь!
— Нет, так гораздо симпатичнее.
— Я не хочу симпатичнее. Я не хочу красивые волосы. Я хочу быть крутым!
Отец все время водил его в парикмахерскую и просил постричь под ноль. Кендэл с этой стрижкой казался не крутым, а лысым, как новорожденный младенец, но папа не уставал восхищаться, какой крутой парень его сынок.