Лолиты
Шрифт:
— Ну ты, умник! — насупитесь вы. — А сам-то ты что думаешь?
Думаю, что можно бы уже и догадаться, что я думаю. Я ведь столько уже выступал в этом духе.
Думаю, взрослые хотят почувствовать свою эротическую власть над детьми, подвергая их обнажению, когда все вокруг, в том числе и они сами, одеты. Социально-психологическая власть у них и так уже есть — теперь же они хотят еще и эротической. Вряд ли кто-нибудь из них когда-нибудь вам в этом признается. Вряд ли. Я себе этого не представляю. Но… сильно подозреваю, что таков один их мотив.
— А другой?
А еще
Обнажая детей на людях, взрослые испытывают экстаз сразу и мужчины, и женщины. За это дорого можно дать. За это и детей можно вырастить, и дом построить, и дерево посадить.
14
— Нет, Ксюша, тебе нельзя сейчас на улицу, — твердо сказала Леся Федоровна своей дочке, сестре Максима. — Знаешь там сколько всяких сейчас бродит?
Ксюша (какое милое, ласковое имя!) училась в 9-м классе и была уже вполне сформировавшейся физически девушкой. Она была на полголовы меньше меня, со средней длины волосами, грудками третьего размера и правильным, миловидным лицом. Конечно, мне очень хотелось с ней переспать, но коротких маечек она не носила, по крайней мере, при мне, и вообще, я ее ничему не учил, так что поводов соблазнить ее у меня не было ни малейших. Я лишь плотоядно поглядывал на нее, когда она попадалась мне на глаза. В моих глазах она тоже была одной из обитательниц этой странной цитадели роскоши и красоты, а потому притягивала меня.
В том, что сказала ей сейчас Леся Федоровна, я услышал страх жителя цитадели перед миром снаружи, большим миром обычных людей — в том числе грубых работяг, хулиганов, бомжей, насильников… Это было любопытно.
— Можешь погулять, но только во внутреннем дворике, — добавила Леся Федоровна.
Она имела в виду тот знаменитый «двор на втором этаже». Там, где небо улыбалось, а вечернее солнце сонно жмурилось в черной, густой и запутанной паутине ветвей.
Правильно, подумал я, жительница цитадели не должна отпускать свою дочку туда, где все, туда, где мы. У меня мелькнула вдруг фантазия, что было бы очень мило, если бы она вдруг решила на время отдать свою дочь во власть тех, которые снаружи, в том числе и в мою власть. Чтобы все мы насытились ею, напитали себя ее свежестью и нежностью, стали бы ею…
В коридор вошел Макс и посмотрел на меня со смешанным чувством. С одной стороны, ему, естественно, лень было со мной заниматься, так как ему вообще было лень учиться. А потому в глазах его была досада на неизбежные муки. С другой стороны, уловил я в его взгляде и что-то другое. Нет, не Лешину покорность и готовность отдаться, хотя бы зрительно, путем обнажения передо мной. А жажду возни, борьбы, развлечения, которое, как он чувствовал, я способен ему предоставить.
— Ну, доставай мои учебники, — сказал я, когда мы прошли в его комнату и уселись за стол.
— А я забыл, где они лежат, — ответил он издевательски.
Я почувствовал этот оттенок, но решил пока вести себя нейтрально и выжидательно.
— Вон в том ящике, насколько я помню, — спокойно проговорил я, указав рукой на верхний ящик стоявшего слева шкафа.
— А вы уверены? — улыбнулся он хитро.
— Да, я уверен. — Я встал со стула и подошел к шкафу. — Поскольку ты мне не помогаешь, я вынужден сам их оттуда достать, хоть это и твой шкаф.
— Да-а-а? — протянул он уж совсем нагло.
Я взялся левой рукой за ручку большого и тяжелого ящика и хотел уже выдвинуть его, как он уперся обеими руками о его деревянную планку. Ящик лишь дернулся слегка вперед, а потом опять встал на место. От неожиданности я даже опешил. С таким нахальством со стороны частных учеников я не сталкивался еще никогда.
— Что это такое?! — возмутился я несмело. — Отпусти ящик!
Вероятно, стоило добавить «немедленно», но я был еще юн и неопытен и кричать на детей не умел, да и вообще не собирался всерьез связывать свою жизнь с педагогикой. Разве что с педофилией…
— Не-а, — ответил он коротко с глумливой усмешкой. Да, он хотел развлекаться, и вот он начал. Ну что ж, решил я, в таком случае и я буду развлекаться.
Я приподнял сзади его майку и стал щекотать его правый бок. Он не реагировал. Я помнил, что он не боится щекотки, но не мог же я, черт возьми, так сразу скинуть его со стула, свалить на пол и сесть на него верхом? Я должен был обставить всё это как попытку гуманно вразумить его, вернуть в русло нормального занятия…
— Ах, не щекотно?! — воскликнул я.
Он молчал и ящика не отпускал. Здесь у меня появилось моральное право начать щекотать его живот, грудь и почти всё что угодно… Но пороху пока не хватало. И я решился на бой. Я схватил его руки и стал оттаскивать их от ящика. Он, всё с той же глумливой ухмылкой, упирался.
Половое возбуждение нечасто может сочетаться с физическим напряжением. А потому, когда я боролся только с его руками, член мой находился в относительном покое, хотя руки Макса и были загорелыми и пушистыми, хотя и сверкали их чудные волоски в солнечных лучах.
Он был маленьким, но очень крепким — как наши кошки. Когда они вырываются из моих рук, я, конечно, могу продолжать их удерживать, но для этого нужно изрядно напрягаться. То же было и с Максом. Я явно его побеждал, но победа была нелегкой. Конечно, я был старше его, и намного, и это давало мне огромное преимущество. Но нельзя забывать, что он был телом, абсолютным телом, в противовес Абсолютном духу Гегеля… Он умел только плавать, на уроках и в воде, и бороться. Он был в своей стихии. Я же был абсолютным духом… только похотливым.