Ломоносов. Русский Леонардо
Шрифт:
Листок предназначался для широкой публики. Издание осуществлено «под надзрением» Я.В. Брюса и «тщанием» Василия Киприянова.
Через 10 лет вышла на русском языке «Книга мирозрения, или Мнение о небесных глобусах и их украшениях» нидерландского ученого Христиана Гюйгенса. В ней говорилось, в частности, о множестве обитаемых миров. Невелико было отставание от издания оригинала: 19 лет. Правда, первое издание книги Гюйгенса скупили и уничтожили сторонники религиозной картины мира; сохранилось только второе издание 1724 года.
Изданию работы Гюйгенса содействовал Яков Вилимович Брюс (1670–1735) –
Он составил карту земель от Москвы до Малой Азии. Научных открытий не сделал, однако велика его роль как «апостола Просвещения» на Русской земле. Свою библиотеку, научные инструменты и музей он завещал Академии наук. В народе шли слухи, будто Брюс колдун и чернокнижник.
(Через полвека после смерти Я. Брюса был издан «Первобытный Брюсов Календарь». В нем указаны астрономические явления до ХХI века. Издатели календаря к астрономическим таблицам Я. Брюса присовокупили домыслы астрологов. В ту пору мода на спиритизм, оккультизм, гороскопы и прочие предрассудки пришла в Россию с Запада. «Брюсов календарь» бесспорно доказал: предсказания астрономов, основанные на данных науки, верны; астрологические прогнозы ложны. Это полезно было бы знать нынешним приверженцам астрологических фантазий.)
В 1719 году вышла в России «Всеобщая география» Б. Варениуса, также на основе гелиоцентрической системы. Однако сторонники неподвижной земной тверди, вокруг которой движется Солнце (очевидный факт!), не собирались сдаваться. Продолжалась идеологическая война.
Директор Петербургской типографии М.П. Аврамов полагал, что это «атеистические богопротивные книжищи». Мастер Монетного двора – из крестьян – И.Т. Посошков писал в 1720 году: проникла на Русь умственная «зараза проклятого Коперника, Богу суперника». Петербургский священник Симеон Лукин заявил: «Я ученых людей везде не люблю насмерть; старания и труды из таких людей происходят больше ничего, как пустые враки».
Противостоять царской воле Петра ретрограды не могли. Но их убеждения и активность, отражавшие общественное мнение, показывают, в какой обстановке приходилось работать передовым русским ученым, прежде всего – Ломоносову. Сказывалось и то, что после Петра Великого началась череда дворцовых переворотов; верхние слои общества были озабочены политическими интригами, а не просвещением и развитием наук.
Практические знания ценились и распространялись в связи с развитием кораблестроения, артиллерии, навигации, картографии, горного дела, металлургии. Однако теоретическая, фундаментальная наука, естествознание воспринимались как интеллектуальное излишество, умственные упражнения, граничащие с вольнодумством, а то и с ересью.
Здраво рассуждая, с таким мнением можно согласиться. Жили же многие поколения сотни, тысячи лет, не зная научных премудростей, уповая на трудовые навыки, заветы предков и священные предания. Какая
Император Петр Великий понял: в новую эпоху для великой державы необходимы научные знания, выходящие далеко за пределы, установленные религией. Развитие промышленности и техники, освоение природных богатств требуют не общих рассуждений и толкований Священного Писания, не только овладения трудовыми навыками, переходящими из поколения в поколение, но познания законов природы, основанного на опытах и наблюдениях.
Религиозные верования порой находятся между собой в непримиримых противоречиях. То же относится и к философским учениям. Только в науке есть единый надежный фундамент: неопровержимо доказанные факты и основанные на них обобщения (не путать с теориями и тем более с гипотезами, предположениями).
Петр I был далек от такого рода рассуждений, но ему помогла интуиция великого государственного деятеля. Он не жалел средств для экспедиций, изучающих русскую Сибирь, Дальний Восток. А разве можно создать, скажем, карту Российской империи без знания астрономии, основ высшей математики, геодезии?
Интерес царя к наукам поддержал ряд европейских ученых, и наиболее знаменитый среди них – Лейбниц. Он был инициатором создания Берлинской академии наук и предлагал Петру I учредить подобную организацию в России. Последний укрепился в этом намерении, посетив Парижскую академию наук.
Ученик Лейбница философ Христиан Вольф (ставший иностранным почетным членом Петербургской Академии наук) писал в январе 1721 года: «Его Императорское Величество намерен создать Академию наук и при этом еще другую, где высокие персоны могли бы получить знания в нужных науках и при этом заботиться об успехе искусства и ремесла».
27 декабря 1725 года (уже после смерти Петра Великого) состоялось первое заседание Петербургской Академии наук. На нем присутствовали многие знаменитые ученые, прибывшие из-за границы, князь Меншиков, важные сановники, Феофан Прокопович и представители духовенства.
«Среди разрухи русской государственной жизни в первые десятилетия после Петра, – писал В.И. Вернадский, – высокий уровень работы Академии не удержался. Условия жизни были тяжелы. Лучшие ученые ушли, новые назначения были неудачны. Долгие годы Академия переживала эпоху упадка… При начале царствования Елизаветы была даже опасность самого ее сохранения. Но Академия пережила безвременье… она всегда оставалась самым сильным научным творческим центром в русской жизни».
Ее выживанию и расцвету содействовало то, что перед государством Российским с его необъятными просторами стояла насущная задача: познание природы прежде всего собственных неизученных территорий и акваторий. Петербургская Академия в подобных исследованиях превзошла достижения всех других академий.
Этому во многом содействовал В.Н. Татищев. Он составил разосланный в 1737 году Академией наук вопросник, где, в частности, предлагалось фиксировать северные сияния, уточнять строение почв, искать окаменелые остатки животных и растений. Ломоносову суждено будет сказать свое веское слово по этим проблемам.