Лондон в огне
Шрифт:
Отперев дверь, девушка вошла в комнату. Потом, не выпуская из руки свечу, вставила деревянный клин над щеколдой, чтобы ее нельзя было открыть снаружи. Этот клин она вытесала сама из щепки для растопки, воспользовавшись ножом, который по ее поручению купил Джем.
Кэт поставила свечу на стол под окном и распустила шнуровку на корсаже платья.
И тут у нее за спиной раздался смешок. Кэт вздрогнула и обернулась.
– Дай я тебе помогу, красотка.
Эдвард стоял почти вплотную к ней. На секунду Кэт показалось, что он возник из воздуха, будто
Эдвард улыбался ей. На нем был стеганый шелковый халат, отороченный мехом, а на голову он повязал шелковую косынку. Без парика Эдвард выглядел моложе, и в нем было проще узнать прежнего мальчишку, только располневшего.
Мальчишка, который дергал ее за волосы и как-то раз подложил ей в кровать дохлую ворону.
Кэт попятилась.
– Уходи, – велела она. – Я закричу.
– Кричи сколько хочешь, милая. Никто не услышит.
Еще не успев договорить, Эдвард схватил ее. Левой рукой он зажал ей рот и нос и притянул Кэт к себе. Его правая рука обхватила ее за талию.
Задыхаясь, Кэт попыталась вырваться. Она попробовала лягаться, но ее мягкие домашние туфли оказались плохим оружием.
Левая рука Кэт скользнула по столу и нащупала подсвечник. Девушка схватила его и ткнула горящую свечу Эдварду в щеку. Свет погас. Кузен выругался и вцепился в нее еще крепче.
– Ах ты, дикая кошка, – прошипел Эдвард.
А потом – темнота. Темнота и боль.
«Ничто не длится вечно, – думала Кэт. Разве смерть не обрывает любые страдания?»
Она лежала в темной комнате на спине: ноги раздвинуты, подол платья задран. Какой теперь смысл скромничать? Боль была сильной, но Кэт ощущала ее отстраненно, будто чужую. Казалось, эту боль испытывала девушка, которую Кэт раньше близко знала, но теперь та стала для нее посторонней.
Время от времени били церковные часы. Это тоже казалось Кэт странным: подумать только, в разрушенном городе до сих пор сохранились церкви с часами и колоколами, по которым можно узнать время.
Церкви посреди мертвого пепелища.
Постепенно в голову Кэт пришли другие мысли. Можно пойти к тете Оливии, молясь, чтобы не обнаружить под балдахином дядю Олдерли.
Но Оливия скажет, что именно этого и следовало ожидать: вот почему джентльмены все время крутятся возле хорошеньких горничных – и даже не очень хорошеньких. Тетя упрекнет племянницу в том, что она была недостаточно осторожна, а главное, заявит, что Кэт сама виновата.
Так уж устроен мир. Мужчины всегда пристают к женщинам. Об этом Оливия рассуждала весной, когда рассчитала служанку за то, что та понесла. Кэт заметила, что хотя бы часть вины следует возложить и на мужчину.
– Но виновата женщина, Кэтрин, – возразила Оливия. – Так же, как Ева повинна в изгнании из рая. Твой дядя всегда говорит, что женщина вводит мужчину в грех, и, конечно же, он прав. Этой
Что, если Кэт вышвырнут на улицу, ведь падшей женщине место в канаве? Нет, вряд ли – родственники просто сделают вид, будто ничего не случилось. Дядя твердо намерен выдать ее за сэра Дензила, а если господин Олдерли принял решение, ни за что не передумает.
Тут Кэт посетила еще одна мысль. Если она все расскажет дяде и тете, разве они ей поверят?
В детстве ее сбросила лошадь, и Кэт неудачно приземлилась на груду камней. Это случилось почти за год до того, как ее тело стало меняться и у нее начались месячные. Но после падения кровь у Кэт шла оттуда же, откуда у женщин в определенные дни месяца.
Кэт ощупала себя, но единственным следом произошедшего была боль. Кто же ей поверит без пятен крови, доказывающих, что она лишилась невинности? В таком случае слово Эдварда будет против ее слова, а слово Кэт в этом доме ничего не стоит. В глазах отца Эдвард непогрешим. А она всего лишь нежеланная племянница, родня по закону, но не по крови, дочь человека, чье имя не произносят вслух. Для Олдерли она лишь товар, который можно обменять, купить или продать.
А еще товар можно украсть или испортить.
Даже Джем от нее отвернулся. Он не станет ей помогать – хотя какая помощь от слуги-калеки? Этот старик ничего не понимает – только и знает, что твердить про осторожность.
Время шло.
Этого Кэт никогда не забудет – и не простит.
Внезапно у нее созрел план. Решение сразу оформилось у нее в голове, и в долгих раздумьях не было нужды. Других путей у нее не осталось.
Щелкнула задвижка, и у Кэт перехватило дыхание. Она открыла дверь и прислушалась.
Вокруг раздавались звуки Барнабас-плейс: скрип, беготня грызунов, шепот сквозняков. Воздух по-прежнему был душным и теплым.
Кэт подняла свечу, но от ее сияния тени стали еще гуще. Глаза Кэт медленно привыкали к темноте. Предрассветный час темней всего. Но Пожар по-прежнему окрашивал ночное небо. В конце коридора в окне с незадернутыми шторами виднелось мрачное алое зарево.
С узлом под мышкой Кэт вышла из своей комнаты и закрыла дверь. Она надела самое простое платье. Туфли лежали в узле вместе с кожаной сумкой, куда Кэт сложила кое-какие вещи и среди них ящик с принадлежностями для рисования.
С ее плеч свисал серый плащ, который Кэт украла вчера вечером у молодого человека возле собора Святого Павла. На секунду ее настигли угрызения совести. А ведь тот молодой человек хотел помочь ей и, возможно, спас ей жизнь, когда охваченная паникой девушка кинулась к собору в отчаянной надежде разыскать отца. Кэт толком не разглядела, как выглядел незнакомец, помнила только, что из-за болезненной худобы его голова походила на череп, обтянутый кожей. А еще у него были густые темные брови: такие больше подошли бы мужчине покрупнее и постарше.