Лондон
Шрифт:
– Смотря как поступит правительство, – ответила Вайолет.
– Ну а я хочу, чтобы ты это бросила, – сказал Генри.
Вайолет помолчала. Какое мучение остаться без мужа и не знать, как реагировать на такую, как она поневоле сочла, дерзость.
– Твой отец очень уважал женское избирательное право, – осторожно заметила Вайолет.
– Это да! – отозвался Генри. – Но разве он разрешил бы тебе бегать по улицам и приставать к премьер-министру?
А вот это было уже чересчур, тем более при других детях.
– Не смей так со мной разговаривать, Генри!
– Слышала бы ты, что говорят о тебе в школе, – буркнул тот.
– Тем хуже для них, – отрезала она. – Надеюсь, тебе
– Но так думаешь только ты, – парировал он горько. – Разве нельзя помогать, не попадая в газеты?
– Мне очень жаль, что ты не понимаешь моего морального долга, – с достоинством произнесла она. – Быть может, поймешь с годами.
– Нет, мама, не пойму, – с неменьшей серьезностью произнес Генри.
Он отвернулся, и Вайолет показалось, что между ними внезапно и навсегда порвалась какая-то нить. И вновь она страстно пожелала, чтобы его отец был рядом и разделил ее бремя.
1910 год
Из тех, кто покупал костюмы в Уэст-Энде, лишь редкий человек сознавал, что верхом и низом почти наверняка занимались разные люди. Когда покупатели приходили к Тому Брауну, им выдавали пиджак, сшитый пиджачником; жилет – англичане говорили «жилетка», хотя портные и американские заказчики предпочитали старое слово «жилет», [80] – жилетником, а брюки – американцы упорно называли их «pants» в честь панталон минувшей эпохи – брючником.
80
Разница передана приблизительно, в оригинале – vest и waistcoat соответственно: жилет.
Перси Флеминг был брючником и к настоящему времени стал очень искусным мастером.
– Не знаю, как вы это делаете, – заметил ему на днях мистер Браун, – но за этот год мы не перешили ни одной пары брюк даже на последней примерке.
Его слова могли повторить и в других первоклассных ателье, а потому Перси стал хорошо зарабатывать. И очень кстати, так как собрался жениться.
Они с Дженни не торопили события. Вели себя осторожно, встречались не чаще раза в неделю, он и в дружбе-то первые месяцы сомневался. Но был настырен, и прошлой осенью она как будто оттаяла достаточно, чтобы назначить свидание самой.
– Я никогда не была в зоопарке, – сказала Дженни. – Сходим на следующей неделе?
Но это не помешало ей через месяц сослаться на занятость и не встречаться с ним три недели.
– Форсит и строит недотрогу, – бросил на это Герберт, когда Перси спросил совета.
Но тот сомневался. За ее подчеркнуто беспечным дружеским отношением он угадывал страх.
Перси жил на последнем этаже в доме на холме у Кристалл-Паласа с видом на вокзал Джипси-Хилл и дальше на луга и рощи вокруг предместья Далвич. Спальня была крошечной, зато имелась просторная, светлая мансарда, которую Перси превратил в мастерскую. Он кроил, шил и гладил, временами поглядывая в окно и обозревая Лондон до самых холмов Хайгейта и Хэмпстеда на другой стороне. Далеко, спору нет. Разные миры, сказало бы большинство. Странно, но с материальным прогрессом Викторианской эпохи Лондон все больше разделялся. Обособление зажиточного Уэст-Энда от нищего Ист-Энда восходило к временам Стюартов, однако в последние десятилетия наметился и раскол между севером и югом реки.
Это произошло из-за мостов и железных дорог. Раньше все сообщение осуществлялось по воде. Мост был один, зато работали буквально тысячи лодочников, перевозивших людей в театры, парки развлечений и другие увеселительные места на южном берегу. Однако с появлением мостов в XIX веке лодочники исчезли, и пестрое речное столпотворение тоже постепенно исчезло. Затем возникли железные дороги, и поезда уносили все разраставшееся население дальше и дальше, на север и юг, пока не выплеснули его за самые окраины – Хайгейт на севере и Кристалл-Палас на юге. Старые районы, такие как Бэнксайд и Воксхолл, покрылись сетью железнодорожных путей с вокзалами и станциями метро «Ватерлоо», «Виктория», «Кэннон-стрит», «Лондонский мост». Так два мира медленно разошлись по мере того, как разросся огромный мегаполис. Средний класс и чиновники потянулись из южных пригородов на службу в Сити и Уэст-Энд. В конце же дня поезда стремительно доставляли их домой за много миль. Рабочий люд, хотя для него имелся дешевый тариф, предпочитал жить поближе к местам работы в каком-то из двух миров. И главной разлучницей стала Темза.
Когда дневной свет тускнел и дальние холмы Хэмпстеда приобретали кирпичный оттенок, на Перси накатывала печаль. Ему хотелось к Дженни, сию секунду, видеть ее бледное лицо, ловить ее взгляд, просто быть рядом с ней. Но до этого оставалась неделя, а возможно, две или три.
Они всегда встречались где-нибудь в центре. Однажды Перси предложил прогуляться до Хэмпстед-Хилл, но она помотала головой и твердо ответила: «Нет. Слишком далеко для простой прогулки». И он понял: это явилось избыточным посягательством на ее территорию, намекало на чрезмерный интерес. После этого они встречались только в безопасной нейтральной зоне.
Перси затруднялся сказать, когда заметил перемену. Возможно, в Гайд-парке, где она впервые взяла его под руку. Их свидания всегда происходили днем: прогулка, заход в Тауэр, посещение чайной, однако в начале лета он осмелился на нечто большее и решил назначить встречу на вечер. Чем заняться, он понятия не имел, пока не выручил Герберт.
– «Палладиум», Перси, – посоветовал тот. – Последний крик моды.
Вот это был вечер так вечер! Огромный театр, только открывшийся на Пикадилли-серкус, давал блистательное музыкальное представление. Перси впервые видел Дженни такой возбужденной, она даже, как остальная публика, принялась подпевать. После спектакля Дженни, счастливая и разрумянившаяся, позволила ему проводить себя в кебе до Хэмпстеда.
У ворот высокого дома с щипцовой крышей разрешила поцеловать себя в щеку. Затем он пошел через теплую ночь до станции «Виктория» и опоздал на последний поезд; довольный, улегся на лавочку и на рассвете сел в первый.
Всю неделю простояла прекрасная погода. И, вставая по утрам, Перси смотрел на Лондон, где сверкали от росы сто тысяч крыш, а далекие гряды Хэмпстеда стали так зелены и искристо чисты, что он, казалось, мог дотянуться и потрогать их. С помощью карты он доподлинно установил на горизонте точку, где находился дом Силверсливзов. Он представлял, как Дженни встает и занимается делами; время от времени он устремлял туда взгляд и бормотал:
– Жду тебя, девочка.
Тем чудным вечером случилось еще одно событие неимоверной важности. Перед расставанием в Хэмпстеде Перси вырвал у нее обещание приехать в следующее воскресенье в Кристалл-Палас.
– Устроим ланч с Гербертом и Мейзи, – посулил он. – Я встречу тебя на станции.
– Ладно, договорились, – ответила Дженни, помедлив всего секунду.
Он был уверен, что все получится превосходно.
Ист-Энд. Без края и без конца. Убогие улицы, мрачные улицы, улицы без счета, улицы без смысла; улицы, которые все тянутся под пасмурным и унылым восточным небом, пока не канут, как эстуарий, в разлившееся нечто где-то за многими милями доков. Ист-Энд. Гиблый тупик. Ист-Энд не место, а состояние души.