Лондон
Шрифт:
– Я люблю его! У нас страстное чувство.
На слове «страстное» Мэри Энн невольно вздрогнула, затем ей вдруг стало дурно. Она посмотрела девушке в лицо:
– Ты, конечно, не имеешь в виду… – Голос у нее сел.
– Я не сказала бы, – ответила та обыденным тоном. – Зато, мама, одно я знаю наверняка. Тебе он точно не достанется.
Суфражетка
1908 год
Маленький Генри Мередит всхлипывал. Его только что не на шутку отлупили. Тот факт, что директор и учитель математики мистер Силверсливз приходился ему родственником, дела не менял. Не было необычным и наказание. В
Горе мальчика могло объясняться и второй причиной. Он был голоден как волк.
Школа Чартерхаус открылась в 1614 году – лет через семьдесят после того, как Генрих VIII выдворил оттуда последних монахов. В дальнейшем школа переехала в новое место, на тридцать миль к юго-западу от Лондона. Это было старое доброе учебное заведение, и родители платили приличные деньги за своих сыновей. Но странным образом не то не знали, не то не придавали значения тому, что детей, которых они, несомненно, любили, там почти не кормили. Рацион привилегированных учеников состоял из толстых ломтей хлеба с тонким слоем масла, крошечной порции рагу или овсянки, вываренной добела капусты и комьев почти несъедобного пудинга на сале. «Им нельзя давать спуску. Мальчики нуждаются в строгости». Выжившие будут править империей. Мередит попросту голодал бы, не посылай ему мать корзинки с едой.
Но Генри Мередит, вернувшийся на жесткую классную скамью за парту, изрезанную именами прошлых страдальцев, давился слезами не от жгучей боли и не от голодных колик. Все дело было в газетной статье, которую утром показал ему старший мальчик.
Осенним днем двуколка въехала в ворота Боктонского поместья, и Вайолет все еще было дико думать, что матери там нет. Мэри Энн умерла в прошлом году. Из четырех сестер Доггет в живых осталась только Эстер.
Подъездная дорожка тянулась долго, и Вайолет нервно сжимала ручонку шестилетней дочери. «Выше голову», – сказала она себе и сжала ту крепче при виде отца, ожидавшего их перед домом.
Старый Эдвард Булл был очень добр к ним, и от этого делалось только хуже. Поскольку Мередит оставался сильным и стройным, она полагала, что он проживет до ста лет. Полковник подарил ей двух сыновей, а вскоре после семидесятилетия еще и дочурку Хелен. Поэтому его внезапная смерть три года назад застала ее врасплох. Тяжелый сердечный приступ, полдня молчания, нежный взгляд, пожатие руки – и он скончался, оставив денег меньше, чем она думала. Они не обнищали, но средства с трудом позволяли ей держать подобающий штат прислуги и давать образование детям. Она была благодарна отцу, который вмешался и предложил оплатить обе школы.
За два часа, пока он гулял с ними по оленьему парку и играл с внучкой в старом, обнесенном стеной саду, Эдвард Булл не сказал ни слова по существу. И только когда экономка увела Хелен, оставив их в библиотеке наедине, взял сложенную газету, бросил ей на софу и произнес:
– Я вижу, ты говорила с премьер-министром.
Вайолет выждала, гадая, не предвещает ли это взрыва.
Тема, которой она донимала великого мужа, была не нова. После Акта о реформе от 1832 года демократия медленно завоевывала позиции. Еще два акта предоставили избирательные права среднему классу и зажиточной части рабочего. Теперь в Британии могли голосовать две трети взрослых мужчин, но не женщины.
Почтенная группа дам, известных как суфражистки, тихо протестовала против этой несправедливости в течение сорока лет. А пять лет назад на сцену вышла новая компания под предводительством неистовой миссис Панкхёрст. Вскоре эти новые крестоносцы переняли старое название, слегка изменив его на британский лад, и стали суфражетками. Они принялись действовать по принципу «Не слово, а дело». Начали с собственных цветов – фиолетового, белого и зеленого, которыми украсились их шарфы, флаги и плакаты. Устраивали митинги и вмешивались в парламентские выборы. И – беспардонно, по мнению Эдварда Булла, – обзавелись привычкой приставать к политикам на улице.
Неделей раньше две приличного вида эдвардианские леди в больших широкополых шляпах, украшенных перьями, вполне модные и словно пришедшие с прогулки по магазинам на Пикадилли, скромно остановились у резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит и стали ждать. К восторгу заранее приглашенных репортера и фотографа из «Таймс», обе женщины при появлении мистера Эсквита метнулись к нему и шли по бокам через весь Уайтхолл, учтиво расспрашивая о его действиях в защиту женского избирательного права, пока тот не спрятался в здании парламента. На следующий день из газеты выяснилось, что одной была Вайолет.
– Тебе повезло, что не арестовали, – мягко произнес Булл.
Обосновавшись в Боктоне, Эдвард Булл размяк. Пивоварней заведовали сыновья, а ему была по душе жизнь сельского сквайра. Он даже выведал из архивов, что поместье когда-то принадлежало семье по фамилии Булл. «Конечно, без всякого отношения к нам», – сказал он весело. И даже не осерчал, когда Вайолет объявила о своих симпатиях к суфражеткам, хотя мнения не изменил ни на йоту. «Медицинская наука установила, что женский пол обладает меньшим мозгом», – победоносно сообщил ей отец. Булл полагал, что женщины должны заниматься хозяйством, и с ним соглашалось не только большинство мужчин, но и многие дамы. Появилась женская организация, выступавшая против избирательного права. В таком же духе писала выдающаяся новеллистка Уорд. Политика испортит женщин. Рыцарство отомрет. Оно стало забавной особенностью поздней Викторианской и Эдвардианской эпох – отчасти благодаря возрождению литературы о рыцарях короля Артура, отчасти же из-за того, что возраставший достаток предоставлял досуг все большему числу женщин, и даже представительницы среднего класса воображали себя утонченными и изнеженными, как светские леди XVIII века: идея, которая весьма удивила бы их предков.
– Все это потому, что я не позволил тебе идти в университет, – заключил отец.
– Нет, папа. – (Почему он никогда не принимал ее всерьез?) – Разве правильно, чтобы женщина могла быть мэром, медсестрой, врачом, учителем, да хоть бы и просто хорошей матерью, и не имела права голосовать? Пожалуй, даже в Средневековье было лучше! Тебе известно, что в те времена женщины состояли в лондонских гильдиях?
– Не глупи, Вайолет. – Эдвард знал Сити: сама идея о допуске слабого пола в ливрейные компании была абсурдной. Он удивился бы, узнав, что его собственная пивоварня досталась ему от дамы Барникель. Булл вздохнул. – В любом случае это пустая трата времени. Вас не поддержит ни одна политическая партия.
Увы, это было так. Голоса за и против звучали во всех партиях, но ни один лидер не знал, добавит ли ему политического веса женское избирательное право. Даже самые радикальные гораздо больше интересовались расширением прав рабочих, нежели женщин.
– Тогда мы будем продолжать, пока нас не поддержат, – ответила Вайолет.
– Что меня особенно бесит в вашей кампании, так это прескверный пример, – признался Булл. – Неужели тебе не понятно, что если люди вроде нас возьмутся за агитацию, то это лишь подстегнет другие классы заняться тем же? Бог свидетель, и без того пахнет жареным.