Лондон
Шрифт:
– То будет чистый поезд, – обещал он жене. – И поразительно дешевый, если построить с умом. Любому работяге по карману.
Единственная трудность заключалась в отыскании смельчаков для строительства и обслуживания. Власти не тратились на подобные проекты, да и не имели таких средств. Туннель, как чуть ли не все в викторианской Англии, обещал стать коммерческим предприятием, но британские инвесторы пока еще осторожно относились к новейшей технологии. В отличие от американцев. И мистер Горэм Доггет в свое последнее посещение Лондона сошелся с Арнольдом Силверсливзом.
– В Чикаго электрические дороги себя оправдали, – сообщил он. – А Лондон – самый людный город в мире, остро нуждающийся в транспорте. Составьте мне разумную
И выплатил первую часть гонорара наличными, при виде которых инженер растерянно заморгал.
Эстер Силверсливз ввергло в ажиотаж присутствие в ее доме мистера Горэма Доггета. Она обратилась за помощью к Пенни. Барникели, хоть и любили ее, сочли эти светские ухищрения обременительными. Буллы, неизменно приветливые, самоустранились. Но на почтенных Пенни всегда можно было положиться. Они привели и сына – подававшего надежды юношу из Сити, одетого так элегантно, что она осталась довольна. Джентльмен из Бостона счел их приемлемой компанией. Неплох был и стол: Арнольд предпочитал простую пищу, но она втайне пошла на немалую дерзость и заказала стряпухе пудинги. Прислуге дважды накрахмалили форму. Эстер беспокоило только одно, и, пока не подали утку, она все прикидывала, как поступить и стоит ли вообще об этом заговаривать.
– Моя девичья фамилия – Доггет, как ваша, – наконец решилась она.
– Неужели? Ваш отец был Доггет? Чем он занимался?
Женщина перехватила тревожный взгляд Гарриет Пенни, но подготовилась к этому.
– Он был инвестором, – сказала она, покраснев лишь самую малость.
– Видать, достойный человек! Мы прибыли на «Мейфлауэре», – сообщил мистер Горэм Доггет и снова переключил внимание на молодого Пенни, который заинтересовал его какими-то мыслями.
По мнению Эстер, бостонский гость был чуточку неучтив к ее гостям, но это окупалось удовольствием, с которым он общался с молодым поколением. Ее старший сын Мэтью с женой явно ходили в любимчиках. Мэтью был адвокатом в солидной конторе, и бостонец успел сообщить, что у него есть на примете хорошее дело. Что касалось юного Пенни, тот собирался распространить семейный страховой бизнес на совершенно новую область.
– Впервые в истории преуспевает не только средний класс, но и мелкие лавочники и даже опытные ремесленники; все они могут позволить себе страховку, – доложил он Доггету. – Конечно, полисы будут скромными, но их общее количество обещает быть колоссальным. В этом уже участвует «Пруденшл иншуренс компани», но хватит места и нам. – («Пенни иншуренс компани» недавно приняла младшего Силверсливза в качестве актуария. [77] ) – Рассчитать количество, установить дешевые тарифы – и для нас не станет ничего невозможного, – заверил всех собравшихся Пенни.
77
Актуарий – специалист по страховой математике.
– У вас обстоятельный, прогрессивно мыслящий сын, – шепнул бостонец Гарриет Пенни.
Но подлинную возможность блеснуть Эстер Силверсливз получила, когда подали десерт. Именно в этот момент мистер Горэм Доггет, окинув общество взглядом, небрежно осведомился:
– Известно ли здесь кому-нибудь о малом, которого зовут лорд Сент-Джеймс?
Еще бы ей не знать! Залившись краской от удовольствия блеснуть связями с высшим светом, Эстер заговорила:
– Надеюсь, вы не сочтете, что мы садимся не в свои сани… – Это вступление, которое она делала всякий раз, когда преисполнялась социальной значимостью, заставляло семейство Пенни украдкой морщиться, а Буллов – неизменно дистанцироваться. – Но я могу рассказать вам о графе решительно все. Он компаньон моего зятя по морской торговле.
– Вы говорите о судне?
– Да, о нем самом.
И она просияла, победно взглянув на собравшихся и премного довольная собой, а мистер Горэм Доггет впал в глубокую задумчивость.
У Люси Доггет осталось мало времени. Если она хотела спасти девушку, ей следовало поторопиться.
В этом году Люси исполнилось семьдесят, но выглядела она старше – на доброе поколение, а вовсе не на десяток лет в сравнении с дочками Доггета. Часами просиживая за рабочим столом, она теперь порой давалась диву, что сделалось с ее жизнью.
Матери-одиночке приходилось несладко в Уайтчепеле. Иным бывало и хуже – по шесть-семь детей и безработный отец. Единственным выходом становились проституция и воровство, за которыми по пятам шли болезни и смерть. Для Люси, пытавшейся уберечь своего малыша от этой участи, жизнь превратилась в сплошную борьбу. Его отец тайком помогал все пять лет, что прожил, но после она осталась одна.
Она сменила много мест, где выполняла черную работу, чтобы прокормить себя и ребенка. Ей удалось заставить мальчика ходить в приходскую школу, за которую она платила несколько пенсов. Но потом ему надоело, и он предпочел шляться и промышлять случайными заработками. К двенадцати годам Уильям немного умел читать и мог написать свое имя, но большую часть дня трудился в судоремонтной мастерской, куда парнишку по доброте душевной взял мастер, согласившийся обучить его ремеслу. Но мальчик там не задержался и в шестнадцать уже искал себе дела в доках. К девятнадцати женился на дочери докера. К двадцати обзавелся сыном, который умер шестимесячным; затем родился второй; потом появилась дочь, за ней еще две, обе хилые и тоже не выжившие. Восемь лет назад его жена скончалась при родах. Дело обычное, мужчины женились заново. Но не Уильям. Вместо этого он пристрастился к пьянству. И вот Люси на старости лет вновь оказалась в роли матери.
Сам Уайтчепел значительно изменился. В начале восьмидесятых годов Восточную Европу потрясла серия страшных погромов, заставивших эмигрировать еврейское население. Многим удалось скрыться в Соединенных Штатах, но тысяч десять переехало в терпимую Британию, и немалая часть этих новых жителей, как многие приезжие до них, нашла приют в Ист-Энде по соседству с Лондонским портом.
Преображение было удивительным. Кто-то из англичан и ирландцев остался, другие потеснились, перебираясь в соседние районы по мере того, как евреи осваивали Уайтчепел улица за улицей. Переселенцы, как большинство беженцев, были очень бедны. Они странно одевались и изъяснялись на идише. «Они живут своим миром и никому не мешают», – одобрительно замечала Люси. Но все равно переехала с соседями в Степни. Покуда сын время от времени работал и иногда вспоминал, что незачем пропивать свое скудное жалованье, она устроилась на фабрику по производству прорезиненной ткани и всячески старалась выходить двоих внуков.
В одном отношении бедная женщина преуспела чуть больше. С семидесятого года школьное обучение стало обязательным, и даже в Ист-Энде каждый приход обзавелся какой-никакой школой. Правда, соблюсти этот закон на практике было невозможно. Частенько дети учились лишь от случая к случаю, а что до внука Тома, то она вообще опустила руки, когда ему исполнилось десять. «Кончишь, как твой папаша», – предупреждала она. «Хорошо бы», – небрежно отвечал тот, и Люси признала, что не в силах с ним справиться. Но его сестра Дженни была совершенно другой. К десяти годам она зарабатывала несколько пенсов, помогая учителю обучать детей грамоте. Люси молилась, теша себя надеждой, что из ее многолетней жертвы во имя беспутного сына получится что-то доброе. Дженни еще могла спастись.