Лондон
Шрифт:
Никто не знал, когда на европейском северо-западе зародился друидизм, но в Британии он вошел в невиданную силу, так как в последние годы многие его адепты пересекли море, дабы найти убежище на туманном острове. Бытовало мнение, что британские друиды хранили чистоту традиции, опиравшейся на древнее знание. В глубине острова существовали странные каменные круги – святилища столь древние, что никто не мог поручиться даже за их рукотворное происхождение. Молва гласила, что в них друиды встречались давным-давно. Но вдоль реки они обычно имели пристанище в небольших деревянных храмах или священных рощах.
И все же этому дряхлому друиду приписывали особый дар, в котором отказывали прочим жрецам, ибо боги наградили его ясновидением.
Эта удивительная способность
Его дом находился неподалеку. Через две с половиной мили вверх по течению река делала один из многих величественных изгибов, в данном случае – на юг под прямым углом с последующим поворотом снова к востоку. За изгибом раздвоенный поток образовал прямоугольный островок, отколовшийся от северного берега. Это было тихое место, поросшее дубом, ясенем и хвойными деревьями. Здесь, в одинокой скромной хижине, друид отбывал свое добровольное отшельничество последние тридцать лет жизни.
Старик часто путешествовал по окрестным деревням вдоль реки, неизменно встречая почет и хлебосольное гостеприимство. Иногда он вдруг обязывал селянина – как вышло и с отцом Сеговакса – везти себя на много миль вверх по реке в какое-нибудь священное место. Однако обычно столбик дыма указывал, что хозяин пребывает на островке, и окружающие воспринимали его безмолвное присутствие как знак безопасности территории, усматривая в нем нечто вроде священного камня, который, сколько ни покрывался лишайниками, бывал неподвластен времени.
Старик заметил щит в тот самый миг, когда челн уже входил в поворот и показался остров. Как и раньше, тот слабо отсвечивал под водной поверхностью, медленно двигаясь против течения к далекому сердцу реки. Друид уставился на него. Река не вполне отвергла подношение. Но не вполне и приняла. Жрец покачал головой. Знак совпадал с предчувствием, посетившим его месяц назад.
Ясновидение подсказало ему и другие вещи. Он не знал, к чему изготовился юный Сеговакс, однако воспринял жестокие терзания Картимандуи. Сейчас он предвидел и судьбу, уготовленную безмолвному Рыбаку. Только видение касалось события намного более грандиозного и ужасного, которого он по-прежнему не понимал целиком. По дороге к дому старик глубоко погрузился в раздумья. Возможно ли, чтобы божества древнего острова Британия были уничтожены? Или случится нечто еще, чего он не мог понять? Это было чрезвычайно странно.
Сеговакс прождал всю весну. Каждый день он караулил гонцов на взмыленных конях, а каждую ночь глазел на звезды и гадал: где же они? Возможно, пересекают море? Но никто не приехал. Время от времени их достигали слухи о подготовке, но признаков вторжения не наблюдалось. Остров словно впал в оцепенение.
Деревня, где жила семья, была прелестным уголком. Полдюжины округлых хижин с соломенными крышами и земляными полами окружала плетеная изгородь; здесь же располагались два загона для скота и несколько амбарных строений на сваях. Деревушка разместилась не на косе, где проводили обряды друиды, но ярдах в пятидесяти сзади. Во время прилива, когда коса превращалась в остров, он оказывался отрезанным от суши, но никто не горевал. На самом деле именно водная преграда привлекла сюда поселенцев много поколений назад. Сама же почва, по большей части щебенчатая подобно окружающим холмам, была прочна и суха. Весной, когда теплело, болотистые земли вдоль южного берега подсыхали, и там паслись лошади и скот. Сеговакс с сестренкой и другими детьми играли в этих лугах, поросших лютиками, первоцветом и примулой. Но главным достоинством мыса являлась рыбная ловля.
Река была широкая, мелкая и чистая. В ее искристых глубинах водилось много разной рыбы. Вовсю расплодились форель и лосось. Забрасывать сети с косы – сущее удовольствие. Или же мальчишки отваживались двинуться через топи в основании косы к местам, где исправно ловился угорь.
«Те, кто здесь живет, – внушал отец, – никогда не узнают голода. Река всегда прокормит». Порой Сеговакс, расставив с ним сети, садился рядом на берегу и смотрел на далекие холмы-близнецы. Отец же, взирая на вечную смену приливов и отливов и наблюдая за тем, как изо дня в день вода устремляется против течения, задерживаясь на пике и вновь опадая, изливаясь в море, довольно замечал: «Смотри! Река дышит».
Сеговакс любил оставаться с отцом. Он был жаден до знаний, а тот лишь радовался, имея возможность учить. К пяти годам мальчик знал все о том, как ставить силки в окрестных лесах. К семи умел перекрыть крышу хижины болотным камышом. Не хуже, чем расставлять сети, он мог застывать на мелководье и ловко пронзать рыбину заостренным шестом. А еще помнил десятки сказаний о бесчисленных кельтских богах и мог перечислить предков не только своей семьи, но и великих островных вождей на многие поколения. Недавно Сеговакс начал овладевать важнейшими знаниями в хитросплетении браков, наследований и присяганий на верность, которые связывали племя с племенем, вождя с вождем, селение и семью узами дружбы или вражды по всему кельтскому острову. «Ибо все это вещи, в которых обязан разбираться мужчина», – пояснял отец.
В последние два года он вырабатывал у сына еще один навык. Для этого сделал Сеговаксу копье. Не просто заостренный шест для рыбалки, а настоящее копье с легким древком и металлическим наконечником. «Если хочешь стать воином и охотником, – изрек он с улыбкой, – тебе придется сначала освоить это». И напоследок предупредил: «Но будь с ним поаккуратнее».
С тех пор едва ли выдавался день, когда мальчик не выходил со своим копьецом и не метал его в мишень. Вскоре он уже мог попасть в любое дерево в пределах досягаемости. Затем в ход пошли мишени потруднее. Он целился в зайцев – обычно безуспешно. Однажды его застукали с малюткой Бранвен, которая послушно удерживала мишень на палочке, а Сеговакс бросал копье. Даже его добрый отец рассвирепел из-за этой выходки.
Родитель был безгранично мудр. Но Сеговакс, когда подрос, уловил в нем кое-что еще. Отец – сутулый, узколицый, с неряшливой каштановой бородой – жилист, но все-таки не так физически крепок, как остальные мужчины. Однако в любом совместном труде он неизменно настаивал, что будет работать ровно столько, сколько другие. После таких многочасовых подвигов отец выглядел бледным и измученным, и Сеговакс перехватывал тревожные взгляды матери. В других же случаях, когда народ, осоловелый от эля и меда, рассаживался летними вечерами вокруг костра, именно его отец голосом тихим, но удивительно глубоким для такого тщедушного тела, запевал, порой подыгрывая себе на простой кельтской арфе. В такие минуты усталость улетучивалась и на отцовском лице появлялась волшебная просветленность.
А потому Сеговакс, как и его мать, не только любил отца и восхищался им, но и понимал, что обязан его защищать.
Отец, по мнению мальчика, подвел его лишь в одном.
– Когда ты возьмешь меня к устью, вниз по реке? – спрашивал Сеговакс каждые несколько месяцев.
И тот неизменно отвечал:
– Со временем. Когда будет дел поменьше.
Сеговакс ни разу не видел моря, а потому, бывало, дулся и жаловался:
– Ты вечно обещаешь – и без толку…
Эти светлые дни омрачались лишь приступами хандры у матери. Переменчивость нрава была свойственна ей всегда, а потому ни Сеговакс, ни его сестра особо не волновались. Однако мальчику чудилось, что в последнее время перемены ее настроения объяснялись чем-то куда более серьезным. Иногда она бранила их с Бранвен без всякой на то причины, затем вдруг подхватывала малышку, сжимала в объятиях и так же поспешно отсылала прочь. Однажды, надавав им шлепков за какое-то прегрешение, она разразилась слезами. И всякий раз, когда поблизости находился отец, мальчик видел, как мать следила за каждым его движением с лицом бледным и едва ли не озлобленным.