Лопушок
Шрифт:
Но теперь о картошке — никому ни слова. Тайно, с максимальной скрытностью, тщательно подготовившись.
Три дня он безвылазно сидел дома. Оснастил двери особо умным устройством, теперь никто не пролезет в квартиру. Детальнейше обследовал все предметы бытового обихода и убедился: подслушивающих приспособлений — нет. Правда, два окна квартиры просматривались, напротив них -шестнадцатиэтажный корпус, и что стоит презренным соглядатаям обосноваться в какой-нибудь квартире корпуса и оптико-лазерными приборами фиксировать каждое слово его и каждое движение?
На всякий случай он соорудил простенький звуковой генератор, выход которого подал на оконные стекла. Теперь они, вибрируя, исказят произносимые
Тогда, в кафе, он так и не спросил Кальцатого, где Ланкин: уж очень дурно пахнул этот источник информации! И опыт показывал, что самое ценное и насыщенное приходит само собой, уши улавливали достоверность в трепе пустопорожних встреч, в шепотах читальных залов, в болтовне той самой курилки, где впервые добыты были сведения о Ланкине. Он знал уже предысторию его, детство и юность, трагедию первого комбайна. Однажды ночью Андрей Николаевич подсел к столу и набросал мемуар, лирическое эссе, и когда поставил точку, было уже утро, но наступавший день с его тревогами не мог вытеснить из души горького сожаления: там, в совхозе, он так и не увидел настоящего Володю Ланкина, труженика и мученика. А потом уж, в Москве, память не хотела держать в себе совхоз, и куда делся Ланкин, жив ли вообще — желания не было узнавать. Иногда, впрочем, доходили слухи: технолог на Павлодарском заводе, инженер на «Ташсельмаше».
Вдруг он увидел его, и так потрясен был!
Андрей Николаевич приехал в шишлинское министерство, за деньгами, покинув дом по возможности незаметно. Заместитель министра И. В. Шишлин щедрой рукой одаривал всех земляков, он и прислал Сургееву на экспертизу конкурсный проект, без указания авторского коллектива, и Андрей Николаевич честно написал: хорошо, конечно, но не так уж, чтоб оставить без внимания иные разработки. Его, правда, несколько удивила анонимность проекта, указан был девиз, — и это-то при том, что все авторские коллективы были на содержании министерства, и кто скрывается под «Фиалкой» или «Бураном», секретом для Шишлина не было. С деньгами, однако, тянули три года, раскошелились наконец. Пришлось, правда, час провести в ожидании, в кассе не оказалось денег, но за ними поехали. Андрей Николаевич пообедал в буфете, ухитрившись кое-что прикупить для дома. Потом выкурил послеобеденную сигарету и пошел искать комфортабельный туалет, руководствуясь запахом дезодоранта. Проведя там некоторое время, страшась по обыкновению многолюдности, он уединился в коридорчике. «Конференц-зал», — прочитал Андрей Николаевич и сел у двери. За нею — совещались. Приглушенный рокот голосов, скрип передвигаемых стульев, запах ароматизированных сигарет -та самая пауза, когда всем становится ясно: пора кончать, пора. И Андрей Николаевич услышал голос Шишлина.
Он узнал этот голос сразу, и голос этот взметнул в нем недавно пережитые воспоминания о совхозе, и голос чавкал, хлюпал, как сапоги Шишлина в совхозной грязи, пока не выбрался на нетопкость и зазвучал тяжело, твердо, подминая под собою возражения. Из этих первых, как бы выдирающихся из трясины слов и узнал Андрей Николаевич, что Владимир Ланкин там же, в конференц-зале, что он уже не механизатор, а человек, к техническим решениям которого следует относиться благожелательно, поскольку он, Владимир Константинович Ланкин, признанный изобретатель и безусловно грамотный специалист, кандидат наук.
— …незаурядный талант, — продолжал Шишлин, выбравшись на сухую почву, на хоженую дорожку служебного словоговорения. — Мне тем более приятно повторять всем известное, что Владимир Константинович — наш давний друг, в трудные времена всегда обращавшийся к нам за помощью и находивший ее. Его новая работа достойна всяческого уважения. К тому же рекомендована к внедрению Постановлением ГКНТ и внесена в план будущей пятилетки. Но и на солнце есть пятна: в представленном варианте комбайна есть кое-какие погрешности, но пятна не застилают ведь солнечный диск… Тяжеловат, да, есть такой недостаток, но -поправимо, подработает кое-что Владимир Константинович. А?.. Подработаете?
— Подработаю… — после долгого и напряженного молчания прозвучал голос Владимира Ланкина, и обещанию предшествовал вздох.
— Ну и лады… Значит, приходим к единому мнению. Делать комбайн будем! Свекловоды давно ждут его. Вопрос в том, кому поручить, кто способен быстро в технологическом плане оснастить производство, наладить выпуск. Кроме того…
— Минутку… — прервал его Ланкин, и голос его был бесцветен, ни тени раздражения в нем. — Зачем городить лишнее? Любой завод испугается незнакомой и неплановой продукции. И речь-то идет не о головной партии, а всего лишь о двух экземплярах, они… да что там говорить… Не лучше ли прибегнуть к испытанному методу? Экспериментальный цех какого-либо завода в системе тракторсельмаша, с привлечением НИИ. Все планы у нас напряженные, но опыт показывает, что внеплановая штучная продукция тем не менее успешно изготовляется… если к ней привязан конструктор, хотя бы внештатно, если, наконец, дирекция завода хочет того… если… если министерство хочет… — И голос, чуть повысившись, тут же упал, убоялся, но не подкошенно упал, а осторожно опустившись на колени.
Все раздумывали. Шелестели бумагами. Скрипели стульями.
— Ну что ж… — как бы нехотя согласился Шишлин. Слегка пожурил Ланкина: — Министерство все-таки хочет, хочет… Так что решим, товарищи? Может, обяжем Будылина?
Ему возразили, уверенно дав справку:
— Будылин не возьмет. У него кузнечно-прессовый на реконструкции, у него… Вот если в Гомель…
— Гомель — завален… — поправили авторитетно.
— А если… если — Брянск?
— Напрасный ход…
— Бежецк?.. Не Сусанову, а тому… как его… ну, «Бежецксельстрой»? Плевать нам на амбиции его.
— Не выйдет. Там не амбиции. Там фанаберия.
— А «Дормаш»?.. Когда-то брал без звука…
— То — раньше… Потом обожглись.
— Слушайте! Доподлинно знаю: Синицын! У него все образуется. Ему только фонды выбить…
— С ума сошел, Иван Яковлевич… С ним нахлебаешься, с твоим Синицыным… Он под комбайн план завалит, а нам…
— Какой там план!.. У него простаивает опытный цех при ОКБ…
— Нет уже цеха!.. Эта чехарда с разрядами… Категорию ему не повысили!
— Как не повысили?.. Я своими глазами видел приказ!
Возбужденно переругивались, увязая в спорах и пояснениях. Галдели, обвиняя друг друга в забывчивости. Шутили незлобно…
Все — кроме Шишлина. Заместитель министра не мог отвлекаться на пустяки. О себе он напоминал тем, что постукивал по столу какой-то деревяшкой, призывая спорщиков и советчиков поспешать. И добился. Кто-то ахнул: «Вот голова-то!.. Бабанов! Бабанов возьмет!» И все наперебой, кляня себя за недогадливость, стали превозносить возможности Бабанова: людей невпроворот, связи с поставщиками налажены, живет себе мужик и в ус не дует, хитер, ох как хитер, и все прибедняется, и сейчас, когда скрыл резервы и таит их, совсем разленился, пролезать в передовики не хочет… Бабанов, только он, Бабанов!
Ждали решения Шишлина, а тот — поигрывал на нервах, не давая согласия, что, видимо, входило в служебные игры, в неписаные правила министерского словоблудия, но отнюдь не пустобрешества, ибо целью неимпровизированной болтовни этой было — поставить Ланкина перед выбором: либо не делать комбайн вообще, либо делать так, что комбайн окажется несделанным.
— Пожалуй, да… Бабанов. Обяжем. Его я беру на себя, -раздумчиво проговорил Шишлин, и в голосе его все же поигрывало сомнение. — Но ты учти, Владимир Константинович, мужик он вредоносный, два комбайна не потянет, для него они будут как бы головной партией, а у него крупные неприятности — с него знак качества снимают… Ну, решено? Один экземпляр к концу следующего года, а второй — потом, мы уж на него навалимся. Итак…