Лорд Хорнблауэр

Церковная скамья из резного дуба, на которой сидел сэр Горацио Хорнблауэр, была жутко неудобной, а проповедь, которую читал декан Вестминстерского собора — смертельно унылой. Хорнблауэр ерзал, словно дитя, и так же, как ребенок, разглядывал часовню и прихожан, чтобы отвлечься от испытываемых физических неудобств. Над его головой парили изысканные узоры здания, которое Хорнблауэр справедливо оценивал как самое красивое в мире: было что-то математически совершенное в том, как шли, то встречаясь, то расходясь, то вновь сплетаясь, линии узора — своего рода вдохновленная логика. Безвестные рабочие, делавшие этот орнамент, были, похоже, прозорливыми, творческими людьми.

Проповедь продолжалась, кроме того, Хорнблауэр опасался, что по ее окончании будут еще петь, и разряженные в стихари певчие, издавая эти визгливые звуки, будут мучить его даже сильнее, чем проповедь или дубовая скамья. Такова цена за право носить ленту и звезду, за право быть кавалером досточтимейшего ордена Бани. Поскольку он, как известно,

находился в отпуске по болезни в Англии, и совершенно поправился, то не мог уклониться от участия в этой самой важной церемонии ордена. Несомненно, часовня выглядела достаточно впечатляюще: тусклый свет, пробиваясь сквозь окна, отражался и множился в блеске орденов, разжигая темно-красные мантии рыцарей. Это было, по меньшей мере, поводом для гордости и тщеславия: в этом была причудливая, трогающая красота, даже если не затрагивать исторические ассоциации. Возможно скамья, на которой он сидел, ранее причиняла такие же неудобства Хоку или Энсону; [1] возможно Мальборо, [2] в малиновом и белом, как и он сам сейчас, раздражался и нервничал, слушая такую же проповедь.

Сановного вида человек невдалеке, с серебряной с позолотой короной на голове и в бархатном плаще, вышитом королевским гербом, был не более чем Оружейным королем Ордена Бани [3] одним весьма обросшим связями субъектом, который заполучил эту хорошо оплачиваемую синекуру и мог, сидя на проповеди, успокаивать себя мыслью, что зарабатывает на жизнь, поступая подобным образом лишь раз в год. Рядом стоял принц-регент, суверен ордена. Его багровое лицо соперничало яркостью с темно-красной мантией. Еще здесь присутствовали армейские генералы и полковники, чьи лица были незнакомы ему. Зато в другой стороне часовни стояли люди, с которыми он был горд разделить членство в ордене — лорд Сент-Винсент, [4] огромный и мрачный — человек, проведший флот через сердце в два раза более сильной испанской эскадры; Дункан, [5] который разгромил голландский флот при Кампердауне; [6] и еще больше дюжины адмиралов и капитанов. Некоторые из них стояли даже ниже него в Капитанском списке: Лидъярд, захвативший «Помону» у Гаваны; Сэмюэль Худ, [7] который командовал «Рьяным» на Ниле; и Ео, штурмовавший форт при Эль-Mуро. Было приятно и волнующе состоять членом одного с ними рыцарского Ордена — странное ощущение, но верное. А втрое большее количество таких же, как они, героев находилось все ещё в море — на церемонию собрались лишь те, кто нес службу на берегу или находился в отпуске. Остальные братья-рыцари прилагали последние отчаянные усилия, необходимые для сокрушения наполеоновской империи. Хорнблауэр почувствовал прилив патриотизма; он пришел в возвышенное состояние, и тотчас начал анализировать эту бурю эмоций и задаваться вопросом: в какой мере это чувство продиктовано окружавшей его романтичной красотой обстановки.

Одетый в военно-морскую форму лейтенант пробился в часовню, застыл, колеблясь, на мгновение, затем, обнаружив лорда Сент-Винсента, поспешил к нему, держа в руке большой пакет со вскрытыми уже печатями. Теперь на проповедь никто не обращал никакого внимания — сливки Королевского флота вытягивали шеи, глядя, как Сент-Винсент читает депешу, которая, понятно, прибыла из Адмиралтейства, находящегося на другом конце Уайт-холла. Голос декана дрогнул, затем окреп и продолжил натужно зудеть в неслышащих ушах, которые еще долго оставались глухи к нему, поскольку Сент-Винсент, чье морщинистое лицо сохраняло невозмутимое выражение, прочитав депешу, немедленно вернулся к началу и перечитал её вновь. Сент-Винсент, который так смело рисковал судьбой Англии, мгновенно приняв единственно верное решение в сражении, которое принесло ему его титул, не был, однако, человеком, который торопливо ринулся бы действовать тогда, когда имелось время подумать.

Он закончил перечитывать депешу, свернул ее, затем пристально оглядел собравшихся в часовне. Рыцари ордена Бани взволнованно напряглись, рассчитывая поймать его взгляд. Сент-Винсент поднялся, застегнул свой темно-красный плащ; бросил слово ожидавшему лейтенанту и, подхватив шляпу с плюмажем, заковылял к выходу из часовни. Внимание немедленно переместилось на лейтенанта, которого можно было видеть отовсюду, поскольку он шел поперек трансепта. От возбуждения сердце Хорнблауэра забилось быстрее, он напрягся, так как понял, что лейтенант направляется прямо к нему.

— Примите от его светлости наилучшие пожелания, сэр, — сказал лейтенант, — Он хотел бы переговорить с вами немедленно.

Теперь настала очередь Хорнблауэра скреплять мантию и не забыть подобрать свою шляпу с плюмажем. Он должен был любой ценой сохранить беспечный вид и не дать собравшимся рыцарям ни одного шанса для насмешки над его волнением из-за вызова к Первому лорду. Он должен выглядеть так, как будто подобные вещи случались с ним каждый день. Он небрежно встал со скамьи, шпага запуталась у него между ногами, и только милосердием провидения он избежал кувырка головой вперед. Восстановив равновесие, он, звеня шпорами и ножнами, сосредоточился, чтобы проследовать с неторопливым достоинством через проход между рядами. Все смотрели на него: армейские офицеры должны чувствовать простое незаинтересованное любопытство, но флотские — Лидъярд и другие — будут задаваться вопросом, какой новый фантастический оборот приняла морская война, и завидовать возможностям отличиться, которые могли бы предоставиться им. В задней части церкви, на местах, предназначенных для привилегированной публики, Хорнблауэр заметил Барбару, пробирающуюся со своей скамьи, чтобы встретить его. Он нервно улыбнулся ей, не доверяя своему голосу пока все смотрят на него, и подал руку. Он чувствовал крепкое пожатие ее руки, и слышал ее чистый, звучный голос: Барбару, конечно, не смущало, что их все видели.

— Какие-то неприятности, я полагаю, дорогой? — спросила Барбара.

— Полагаю, да, — пробормотал Хорнблауэр.

За дверьми их ждал Сент-Винсент, слабый ветер покачивал страусиные перья его шляпы и морщинил малиновый шелк плаща. Его толстые ноги распирали белые шелковые чулки; он прохаживался взад-вперед на своих массивных, подагрически искривленных ногах, вид которых ещё более искажали белые шелковые ботинки. Но фантастический костюм никоим образом не умалял мрачного достоинства этого человека. Барбара отпустила руку Хорнблауэра и предусмотрительно отстала, чтобы позволить двум мужчинам поговорить наедине.

— Сэр? — произнес Хорнблауэр, и затем, спохватившись — все же он редко общался с людьми обладающими званием пэра, поправился, — Милорд.

— Вы готовы к несению действительной службы тотчас же, Хорнблауэр?

— Да, милорд.

— Вам предстоит начать сегодня вечером.

— Есть, сэр… милорд.

— Когда они подадут мою проклятую карету, я отвезу вас в Адмиралтейство и передам вам ваши приказы. — Сент-Винсент возвысил голос до рева, который долетал до грот-мачты в вест-индский ураган. — Неужели они никогда не подадут этих проклятых лошадей, Джонсон?

Cент-Винсент заметил Барбару за плечом Хорнблауэра.

— Ваш слуга, мадам, — сказал он, снял шляпу и, прижав ее к груди, поклонился. Старость и подагра, вся жизнь, проведенная в море, не лишили его изысканных манер, но дела страны все еще занимали его в первую очередь, и он тотчас же обернулся к Хорнблауэру.

— Что за служба, милорд? — поинтересовался последний.

— Подавление мятежа, — сказал Cент-Винсент мрачно. — Проклятый кровавый мятеж. Как в 1797-м. Вы знавали Чедвика — лейтенанта Огастина Чедвика?

— Мы с ним служили мичманами под началом Пелью, [8] милорд.

— Хорошо, он… А, вот и моя проклятая карета, наконец. Леди Барбара?

— Я вернусь в собственном экипаже на Бонд-стрит, — сказала Барбара, — и пришлю его обратно за Горацио в Адмиралтейство. Сейчас его подадут.

Экипаж, с Брауном и кучером на козлах, остановился позади кареты Cент-Винсента, и Браун спрыгнул вниз.

— Прекрасно. Полезайте, Хорнблауэр. Всегда к вашим услугам, мадам.