Лорд Хорнблауэр
Шрифт:
Он вновь внимательно изучил выражение лица Cент-Винсента — тот вовсе не был дураком: за этими скалистыми бровями скрывался острый ум — и он боролся против его предубеждений, стремясь избавиться от них по мере исполнения своих обязанностей.
— Ладно, Хорнблауэр — протянул Первый Лорд. — В таком случае я даю вам неограниченные полномочия. Я особо оговорю это в ваших приказах. Разумеется, вы будете исполнять свои обязанности в ранге коммодора.
— Спасибо, милорд, — сказал Хорнблауэр.
— Вот судовая роль брига — продолжил Cент-Винсент. — У нас нет ничего против любого из них. Натаниэль Свит, боцманский помощник, вот — его подпись — был одно время первым помощником капитана угольного брига в Ньюкастле — уволен за пьянство. Возможно он — главарь. Но это
— Слухи о мятеже стали доступны общественности?
— Нет. И дай Бог, они не узнают об этом до тех пор, пока не будет поднят флаг военного трибунала. У Холдена в Бембридже хватило здравого смысла, чтобы держать рот на замке. Он запер помощника штурмана и матросов в тот же миг, как только услышал их сообщение. «Дарт» отплывает в Калькутту на следующей неделе — я отправлю их на нем. Пройдут месяцы, прежде чем история получит огласку.
Мятеж — та зараза, которая разносятся через разговоры. Чумное пятно должно быть изолировано, до тех пор, пока его не прижгут.
Cент-Винсент притянул к себе стопку бумаги и поднял ручку — красивое перо индейки с одним из новомодных золотых перьев.
— Какие силы вам нужны?
— Что-нибудь маневренное и небольшое — сказал Хорнблауэр.
Он не имел ни малейшего представления, как решить проблему возвращения судна, которому достаточно только отойти на две мили в подветренную сторону, чтобы стать недоступным, но гордость заставила его надеть маску уверенности в себе. Он с удивлением поймал себя на мысли, что, вероятно, все люди когда-либо поступали также, выставляя напоказ свою неустрашимость и бодрость духа, тогда как на самом деле чувствовали себя слабыми и беспомощными — ему вспомнилось замечание Светония о Нероне, который полагал, что все люди в глубине души порочны, хотя и не признают этого открыто. [11]
11
Светоний писал о Нероне: «От некоторых я слышал, будто он твердо был убежден, что нет на свете человека целомудренного и хоть в чем-нибудь чистого, и что люди лишь таят и ловко скрывают свои пороки: поэтому тем, кто признавался ему в разврате, он прощал и все остальные грехи». (Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей // Перевод М. Л. Гаспарова. — М.: «Наука», 1993 — Книга шестая, «Нерон», 29). — Прим. переводчика.
— Есть «Порта Коэли» — сказал Cент-Винсент, вскинув седые брови. — Бриг с восемнадцатью орудиями, фактически однотипный «Флейму». Он — в Спитхеде, готов к отплытию. Под командой Фримена — он был капитаном на куттере «Клэм» под вашим началом на Балтике. Это он доставил вас домой, не так ли?
— Да, милорд.
— Это подойдет?
— Думаю да, милорд.
— Пеллью командует центральной Ла-Маншской эскадрой. Я пошлю ему указания оказывать вам любую помощь, которую вы затребуете.
— Спасибо, милорд.
Вот так, он принял на себя труднейшую, быть может, невыполнимую задачу, без каких-либо попыток оставить для себя пути к отступлению, пренебрегая возможностью посеять семена оправданий, которые можно было бы обратить в свою пользу в случае неудачи. Это было весьма опрометчиво с его стороны, и как он понимал, лишь безумная гордыня заставляла его решиться на этот шаг. Он не мог себе позволить говорить при обсуждении этой операции «если» или «но» людям, подобным Cент-Винсенту, или кому-либо вообще. Он задавался вопросом, не была ли тому причиной недавняя похвала Первого лорда, всё ещё звучавшая в его голове, или, возможно, случайное замечание, что он может «затребовать» помощи у Пеллью, Главнокомандующего, который был его капитаном двадцать лет назад, когда он был мичманом. Он решил, что ни то ни другое не было причиной. Только его безумная гордыня.
— Ветер северо-западный, устойчивый — сказал Cент-Винсент, бросив взгляд на циферблат, показывающий положение флюгера на крыше Адмиралтейства. — Барометр, тем не менее, падает. Вам лучше поторопиться. Я пришлю приказы вам домой, пока же пользуйтесь шансом сказать попрощаться с супругой. Где находятся ваши вещи?
— В Смоллбридже, милорд. Это по дороге к Портсмуту.
— Хорошо. Сейчас полдень. Допустим, в три вы оправитесь почтовым дилижансом до Портсмута: вам с не руки будет ехать на перекладных с вашим рундуком. Дороги это время года не должно развезти, поэтому вы можете доехать за семь-восемь часов и сняться с якоря в полночь. Я пошлю Фримену его приказы почтой немедленно. Желаю удачи, Хорнблауэр.
— Спасибо, милорд.
Хорнблауэр завернулся в плащ, поправил шпагу и попрощался. Он еще не вышел из кабинета, когда туда вбежал клерк, которого Cент-Винсент вызвал звонком, чтобы проктовать приказы. Снаружи дул свежий северо-западный ветер, о котором говорил Cент-Винсент, и он почувствовал себя замерзшим и жалким в этом пестром темно-красном с белым шелке. Однако экипаж уже ждал его, как и обещала Барбара.
Глава 2
Она ждала его прибытия на Бонд-стрит, спокойная и собранная, как и полагается той, что принадлежит к расе воинов, и позволила себе проронить одно только слово:
— Приказы?
— Да, — ответил Хорнблауэр, и затем позволил сдерживаемым эмоциям вырваться наружу, — да, дорогая.
— Когда?
— Я отплываю сегодня из Спитхеда. Мои приказы сейчас на подписи, я должен буду отбыть, как только их принесут мне сюда.
— Я догадывалась о чем-то подобном, как только увидела лицо Сент-Винсента. Так что я отослала Брауна в Смоллбридж, чтобы собрать твои вещи. Они скоро будут здесь.
Распорядительная, предусмотрительная, благоразумная Барбара! «Спасибо, дорогая!» — вот все, что он мог сказать. Даже теперь, после стольких лет с Барбарой, часто возникали непростые ситуации, когда чувства переполняли его, а он (возможно, по этой самой причине) не мог подобрать слов, чтобы выразить их.
— Можно ли спросить, куда ты отправляешься, дорогой?
— Я не вправе говорить об этом, — сказал Хорнблауэр, принудив себя улыбнуться. — Мне очень жаль, дорогая.
Барбара никому не скажет ни слова, ни жестом, ни намеком не выдаст, какого рода задание он получил, и все-таки, он не имел права ничего ей рассказать. Если слухи о мятеже все же просочатся, Барбара не должна быть ответственна за это, но истинная причина крылась в другом. Долг обязывал его хранить молчание, а долг не допускал исключений. Барбара живо улыбнулась в ответ, в знак того, что понимает веления долга, и занялась его шелковым плащом, расправив его складки так, чтобы он более изящно свисал с плеч.
— Жаль, — сказала она, — что в наши дни у человека так мало возможностей для того, чтобы одеваться красиво. Малиновый с белым так идет тебе, милый. Ты очень красивый мужчина — ты знаешь об этом?
В этот момент хрупкий искусственный барьер, возникший между ними, рухнул, лопнул, как мыльный пузырь. Он принадлежал к людям, которых необходимо постоянно убеждать в своей привязанности, предоставлять доказательства любви, однако жизнь в условиях строгой самодисциплины, во враждебном мире, делали затруднительным, почти не возможным признать существование подобного факта. Внутри него постоянно гнездился страх неудачи, отказа, иногда слишком сильный, чтобы позволить себе рискнуть. Он всегда был настороже по отношению к себе, к окружающему его миру. А она? Она знала об этих его ощущениях, хотя ее гордость восставала против них. Ее стоическое английское воспитание учило не доверять эмоциям и презирать любое проявление чувств. Она была такой же гордой, как и он. Ее могло возмущать чувство, что она полностью зависима от него в смысле обеспечения всем необходимым для жизни, его же негодование могло вызывать то, что без ее любви его жизнь была бы неполной. Они были двумя гордыми людьми, которые, в силу той или иной причины, стремились к сконцентрированной на себе самодостаточности в самом высоком ее выражении, попытки отказаться от которой требовали от них зачастую таких больших жертв, что пойти на них они были не готовы.