Лорд-обольститель
Шрифт:
Мы медленно шли по аллее сада.
— Во Франции все иначе, чем в Англии, — объяснял мне Бернар. — Быть может, мы уделяем излишне много внимания сугубо внешней стороне бытия, однако при этом мы и более реалистичны.
— Насчет внешней стороны — пожалуй, да. И, полагаю, то, что Николь продолжает здесь находиться, можно назвать реализмом, так как это происходит на самом деле. Но я все равно нахожу это… как бы точнее выразиться… циничным.
— Возможно, это действительно цинично, — согласился он.
— Барон, — продолжала я, — несомненно, отъявленный циник. Он находит эту ситуацию
— Несомненно.
— И вы это так спокойно принимаете?
— Я принимаю это потому, что мне ничего другого не остается. Более того, это не мое дело.
— Но сами же вы не такой, Бертран? Признайтесь.
Он улыбнулся, глядя мне в глаза.
— Нет, — ответил он. — Я романтичный, и мне кажется, мы с вами во многом схожи, Кейт.
С этими словами он привлек меня к себе и поцеловал. Я была счастлива.
В замок приехали гости, весьма элегантные дамы и кавалеры из Парижа. Обедали мы в большом зале. Милые вечера у камина остались в прошлом. Теперь в замке звучала бравурная музыка, кружились в танце пары, всюду было людно и суетливо. Еще гости много играли в карты. Во время подобных увеселений Бертран разыскивал меня, и мы подолгу беседовали в каком-нибудь укромном углу. Наша дружба обретала крылья. Он был очень добр и всегда стремился оказать помощь в чем бы то ни было, даже в мелочах.
Отца эти сборища утомляли. Его зрение быстро ухудшалось.
Занимаясь гостями, барон почти не замечал меня, но я продолжала свои наблюдения. Контраст между ним и Бертраном становился все более очевиден. Я думала о них как о Красавце и Чудовище.
Николь исполняла роль хозяйки, что вызывало у меня немалое удивление. Все относились к ней так, как если бы она была законной госпожой этого замка.
— Это подобно статусу фаворитки короля, — пояснял мне Бертран. — Такие женщины всегда были самыми влиятельными людьми во Франции.
Друзья барона во многом походили на него. Это были утонченные и образованные люди. Они интересовались искусством и относились ко мне с искренним уважением, как к дочери великого художника.
— Наша семья живет совсем иначе, — сообщил мне Бертран. — Намного проще. Я хочу познакомить вас с матерью и сестрой. Уверен, что вы понравитесь друг другу.
Я подумала, что это прозвучало почти как предложение.
В другой раз он сказал:
— В нашем маленьком замке есть комната, в которой, должно быть, удобно заниматься живописью. Она очень светлая, к тому же там можно пробить еще одно окно.
Я привязывалась к нему все больше, и в его обществе мне всегда было несказанно легко и приятно. Можно сказать, что я влюбилась в него, но еще не была уверена в силе своих чувств, потому что трудно провести четкую грань между ними и переживаниями творческого характера. Окончив работу над портретом, наверное, смогу разобраться и в своих чувствах. Но сейчас, и это вполне естественно,
Работа близилась к завершению. Миниатюра была почти готова.
Глядя на нее, я торжествовала, и даже жаль было, что окончание этого чарующего процесса уже настолько близко. Я чувствовала, что расставание с ним оставит в моей жизни ощутимую пустоту.
Однажды днем, когда в замке царила тишина, отец отдыхал, а все остальные, похоже, куда-то уехали, я решила еще раз взглянуть на миниатюру и, в случае необходимости, добавить один или два заключительных штриха.
Отворив дверь «солнечной» комнаты, я замерла на пороге. Кто-то стоял, склонившись над моим ящиком. Это был барон, и в руках он держал мою миниатюру.
— Что вы здесь делаете? — ахнула я.
Он обернулся. Его глаза сияли.
— Это изумительно!
— Вам следовало обождать…
Барон смотрел на меня, лукаво прищурившись.
— Я смотрю на нее отнюдь не впервые, — сообщил он. — И все время наблюдал за ходом вашей работы. В этом замке для меня не существует недоступных мест, мадемуазель Коллисон.
Он снова взглянул на миниатюру.
— Не могу оторваться. Каждый раз нахожу в ней что-то новое… Это гениальное произведение.
— Я рада, что она вам нравится.
Он положил миниатюру обратно в ящик движением, которое можно было охарактеризовать только как благоговейное. Затем обернулся и, к моему ужасу, положил руки мне на плечи.
— Человек на этой картине беспощаден… властолюбив… распутен… циничен… Все это легко читается на его лице. Но есть одно качество, в котором нельзя обвинить этого человека, мадемуазель. Он не глуп. Вы со мной согласны?
— Конечно.
— В таком случае почему же вы полагаете, что вам хоть на одно мгновение удалось ввести меня в заблуждение? Я еще во время первого сеанса все понял. Что стряслось? У вашего отца проблема с глазами? Или его руки утратили уверенность? Когда-то он ведь был великим художником. Понятно, почему вы приехали вместе с ним. «Я всегда сопровождаю отца», — произнес он, передразнивая меня. — «Но я не была при баварском дворе, я не была с ним в Италии. Нет, только сюда, в Сентевилль». Моя дорогая мадемуазель, я не люблю, когда меня обманывают, но могу многое простить талантливому художнику.
— Вы правы, — сказала я. — Это моя работа. А теперь вы начнете к ней придираться и говорить, что женщина не может писать картины так же хорошо, как и мужчина, и что, хотя эта миниатюра довольно сносная, тем не менее она не стоит тех денег, которые вы согласились за нее заплатить…
— Вы истеричны, мадемуазель Коллисон?
— У меня никогда не бывает истерик.
— Ну, тогда мои представления об англичанах не поколеблены. Я ведь всегда верил, что они сохраняют спокойствие даже в самых сложных ситуациях. Но сейчас вы обманываете себя точно так же, как ранее пытались обмануть меня. Я восхищаюсь вашим полом. Есть очень много такого, что вы умеете делать… божественно. Где бы мы были без женщин? И я не понимаю, почему женщина не заслуживает похвалы за прекрасно написанную картину, как и за все остальные радости, которыми она нас одаривает!