Лорды Протектората: Барон Аквилла
Шрифт:
***
В имперский бар вошли двое гвардейцев. Местные завсегдатаи с интересом обернулись на металлический звук шагов закованных в экзоскелеты по полной выкладке стражников, зашедших с боевого дежурства пропустить по пиву. Впрочем интереса завсегдатаев хватило всего на минуту, их не привлекло ни то, что гвардейцы засунули в приемный люк два длинных полиэтиленовых мешка с чем то подозрительно напоминающим человеческие тела, ни то, что в гвардейской гардеробной они оставили легкие механическо-электронные доспехи предпоследней модели. Единственное, что они сказали относительно новых посетителей:
–Эти чертовы чужаки пробираются в город все чаще… Почему не удвоить Гвардию? Моего сына/брата/племянника/другого оболтуса пристроить бы к делу получилось…
После чего они вернулись к обсуждению более важных и
Оставив броню в гардеробе, служаки расположились у стойки. Бармен глянул на одетого в зимний бушлат младшего лейтенанта, затем на его напарника и решил, что лучше обратиться к нему. Причиной решения очевидно был тот факт, что человек был одет в очень старомодную «аляску» с меховой оторочкой воротника, таких не выпускали уже лет полтораста, что могло значить, что перед ним важный дворянин.
–Чего изволят, господа гвардейцы? – спросил бармен и добавил, смотря на «аляску», – Хороша вещь, старинная… как же она сохранилась?
Мрачноватый офицер усмехнулся:
– Да, вещь хорошая, ей сносу нет… Если заплаты ставить и починять время от времени.
–Тоже можно сказать и о нас самих, старых аристократах… – с горечью сказал бармен.
Старший офицер вздохнул и произнес:
– Ты хороший парень, и я обязательно загляну к тебе как-нибудь, и мы потолкуем о старых временах, цене за бессмертие и еще много о чем. А пока будь другом, нацеди двум уставшим за рейд воякам по кружке темного…
– Не вопрос, – изрек бармен и принялся за дело.
Но его – на посту задающего вопросы тут же сменил молодой напарник:
– А ведь и правда! А я и внимания не обратил, думал в рейды только молодежь отправляют. Но выглядишь ты на удивление хорошо сохранившимся… Ой!
Гвардеец улыбался все шире, слушая юнца, видимо ему вспоминалась его собственная молодость… и когда его напарник осекся, он сказал:
– Эту привилегию – ходить в рейды по своему желанию – я получил лично от Его Светлости барона Аквиллы. Очень давно. Лет триста назад.
– О-о-о, а можешь рассказать подробнее?
– Но это долгая история.
– Так почему бы не занять ей это тягостное ноябрьское ночное дежурство? От диспетчера заявок все равно нет…
– Не по уставу, конечно. Но пиво бармену сегодня особо удалось, так что слушай…
Глава 1. В изоляторе.
Темно-коричневые стены и бордовая мебель не очень гармонировали с общей серой и тусклой гаммой сыскного изолятора. Барон Аквилла сидел за столом и буравил затылок арестанта № 34 в глубокой надо полагать задумчивости. «Как же это он так невероятно врет? Или не врет? А иные доказательства? А первичные показания?» – размышлял сыскарь и не находил ответов. Арестант тоже о чем-то размышлял, переминаясь с ноги на ногу, стоя лицом к стене, но о чем именно: может о том – убедил ли он сыскаря в своей правоте, а может об уставших ногах, на которых он стоял уже добрых два часа, смотря в одну точку на стене. Адвокат 34-го сидел все это время и скрипел зубами, но он не первый раз работал с Аквиллой и знал, что протестовать и спорить с сыскарем бесполезно. Он был немолод, дико устал от допроса, это было видно по его лицу, и вообще ждал-недождался обеденного перерыва.
– Да, кстати, Ефимович, – обратился сыскарь к адвокату, – Ко мне знакомый недавно заезжал, винца привез кавказского, а я, как ты знаешь, не пью, подшился месяц назад, краля моя все спиртное дома вылила, так что возьмешь фляжку?
Адвокат улыбнулся краешком рта, но сурово сказал:
– Возьму, но не думай, что между нами мир. Пройдет час, обед кончится, допрос будет продолжен, и я буду задавать вопросы клиенту. И камня на камень не останется от твоих гнусных инсинуаций при получении показаний… – наверняка, Ефимович собирался и дальше продолжать свою тираду в том же роде, но его прервал вошедший конвой, который, недолго думая, потребовал тишины, не мешать уводить арестанта и вообще покинуть допросный кабинет, а лучше и вовсе изолятор, поскольку в учреждении обед, лишние люди здесь не нужны, не положено это, конечно, если господин сыскарь хочет еще покопаться в своих бумагах, то это – пожалуйста, но все-таки не совсем по уставу и так далее, и так далее. В общем Аквилла старательно делал вид, что вчитывается и разбирает какие-то документы, пока пожилой прапорщик не увел 34-го, не прекращая что-то бурчать себе под нос. Благо что и Ефимович ушел вместе с ними, что-то ободрительно шепча своему клиенту, но при этом держа руку в кармане на полученной шляге.
Оставшись один в кабинете, Аквилла подошел к участку стены, напротив которого стоял допрашиваемый, немного расшатал и отвел в сторону дощечку и выудил из небольшой ниши мини-камеру, после чего, вернув дощечку обратно, со всем своим скарбом направился в оперативную часть изолятора к своему знакомому Веселенькому. Ему надо было посмотреть, подумать, да и посоветоваться с товарищем.
***
Аквилла никогда не любил оперативные части ни в Ополчении, ни в изоляторах, ни в таможне, ни в приставских управах. В оперчасти госбезопасности он никогда не бывал, но чувствовал, что и там его душе уютно не будет. В них всегда низкие потолки, железная дверь на входе, затхлый воздух, скрип проржавевших сейфов, шелест пожелтевшей бумаги доносов и хруст нынешних «тридцати серебряников» для агентов. Это если еще не говорить о повсеместном нахождении на их столах чугунных пресс-папье на аккуратненьких льняных салфетках (видимо, чтоб кровавых следов на столешнице не оставлять).
К счастью, кислую мину, с которой сыскарь вошел в часть, удостоился видеть только опер Веселенький, давний знакомый Аквиллы. А он уже, во-первых, к ней привык да и потом редко кто мог посоперничать с самим Веселеньким в кислых, мрачных и унылых физиономиях.
– Кого я вижу, какими судьбами, – попытался выдавить из себя подобие улыбки опер.
– Тоже рад тебя видеть, старик, – с этими словами сыскарь бесцеремонно расположился за свободным компьютером, благо тот работал.
Затем Аквилла подключил к флеш-разъему портативную камеру и активировал видеозапись, вырубил звук (содержание и ход допроса были свежи в памяти, Аквилла маразмом не страдал), включил ускоренную перемотку и стал всматриваться в лицо 34-го. Вот он бегает глазами, привыкая к даче показаний стоя спиной к сыскарю, вот он расслабляется, понимая, что на его физиономию никто не смотрит и нет надобности играть мимикой перед собеседником (чем все мы, грубо говоря, грешим в разговорах), и вот по нему уже можно читать правдивые эмоции: непонимание за что его держат в клетке, стремление донести правду до сыскаря (о том, что 12 июня 20** года он просто задержался в баре при подпольном казино «Сокровищница», а затем приехал домой и лег спать), праведный гнев искреннего отрицания показаний сторожа, видевшего как он закуривает в машине у Богосвятского кладбища, также уверенность в ошибочности данных видеокамер с лестничной площадки, согласно которых он пришел домой в одежде, перепачканной землей, и в более позднее время (нежели сам показал), жалость к тому факту, что под кулачными аргументами местных ополченцев ему пришлось оговорить себя и подписать соответствующее признание, движение глаз вверх и влево – показатель реальных пространственных воспоминаний – при ответах на уточняющие вопросы по обстановке в квартире, когда он вернулся домой, словом, сыскарь не видел в мимике и жестикуляции 34-го арестанта признаков лжи.
– Ты еще не устал искать истину на лицах допрашиваемых? И чему только в нынешних Сыскных Академиях учат?
– Да уж не тому же, чему в Школах Ополченцев. А истина в наших делах…
– Не нужна. Нужна доказанность. По Шамалину есть признание, есть косвенные улики.
– Вот только косвенные – они не прямые. Признание на суде 34-ый не подтвердит. И, между нами говоря, признание то из него выбили: можешь сказать почему?
– Могу только сказать: очень странный почерк у преступника – похитить, вывести на кладбище, износиловать, закопать заживо. Это ж явная психическая патология в сексуальной части мозга. Опера, которые по делу работали, донос получили от консьержа в доме пострадавшей, проверили, подтвердилось Шамалин – ее сосед был лишен родительских прав за домогательства. Ну а где одно психо-сексуальное нарушение, там и другое, это еще дедушка Фрейд доказал. Ну опера зашли, да и расспросили Шамалина по существу.