Лощина
Шрифт:
— Абсолютно, мисс Саундерс.
Генриетта произнесла свою реплику с таким убеждением в голосе, что натурщица и не подумала о том, что ее слушают вполуха.
— Я не знаю почему, мисс Савернейк, но со мной всегда случаются такого рода истории, и я вас уверяю, что я сама тут ни при чем! Мужчины такие волокиты, правда?
— О, ужасные!
Генриетта, прищурившись, рассматривала свою работу. «Здесь, — думала она, — эти два плана скоро соединятся, прекрасно!.. А вот угол челюсти — не тот! Это нужно сломать и начать заново».
Громко, теплым и сочувствующим голосом она добавила:
— Вы находились в неимоверно трудном положении!
— Я полагаю, мисс
— Это достаточно очевидно!
Генриетта, целиком сосредоточенная на челюсти, которую она переделывала, ответила, почти не думая. В течение многих лет она научилась делить свой мозг на практически непроницаемые отсеки. Она могла играть в бридж, поддерживать беседу или писать письмо, и эти занятия полностью ее не поглощали. В настоящее время она думала только о лице статуи — лице Навсикаи, которое рождалось под ее пальцами, и болтовня, бившая ключом из красивого, почти детского, ротика Дорис Саундерс, ей не надоедала. В нужный момент она без усилия произносила несколько слов, которых от нее ждали, и монолог Дорис возобновлялся. Она привыкла к натурщицам, любившим поговорить. Некоторые профессиональные натурщицы молчаливы, другие же, смиряясь со своей вынужденной неподвижностью, компенсировали ее долгими откровенными разговорами. Генриетта делала вид, что слушает, отвечает, но мысли ее были далеко. «Эта малышка довольно обыкновенная, даже просто заурядная, — думала она, — но у нее очаровательные глаза. Пусть поговорит, пока я занята ими, это мне не мешает Нужно только, чтобы она замолчала, когда мы перейдем ко рту. Губы у нее — нежного очертания, к сожалению, из них выходят только примитивные маленькие истории кокетливой женщины».
А Дорис между тем продолжала:
— Мадам, сказала я ей, я не вижу и не понимаю, почему ваш муж не может сделать мне маленький подарок, если это доставляет ему удовольствие, и я считаю, что это не должно позволять вам делать подобные намеки… Это был очень красивый браслет, мисс Савернейк, действительно восхитительное украшение. Покупая его, он сделал глупость, но в то же время это было очень мило с его стороны, и зачем мне было лишать себя этого?
— Действительно, зачем? — откликнулась Генриетта.
— Заметьте, между нами ничего не было, и никто нас ни в чем упрекнуть не может.
— Я в этом абсолютно уверена!
Работа продвигалась. В следующие полчаса Генриетта работала с одержимостью. Пятна глины пачкали лоб, по которому случалось проводить нетерпеливой рукой. Глаза блестели. Вот оно… Схвачено… Через несколько часов она выйдет из этого кошмара, в котором жила почти десять дней…
Навсикая! Она сама чувствовала себя Навсикаей, утром она вставала с Навсикаей, завтракала с ней, Навсикая не покидала ее ни на минуту. Нервная, чрезмерно возбужденная, Генриетта не в состоянии была стоять на месте. Она бродила по улицам, неотступно преследуемая этим слепым и великолепным лицом, которое она смутно угадывала, но черты которого ясно увидеть не могла. Многочисленные модели, даже греческого типа, не могли ее удовлетворить.
То, что она искала, что не могла найти, не позволяло ей попытаться материализовать это лицо, которое она лишь угадывала и которое не оставит ее в покое до тех пор, пока она, наконец, не вылепит его в глине. Она старалась различить его яснее, но оно исчезало в ней самой, и эта борьба ее изнуряла. Она очень много ходила в это время и чувствовала большую усталость. Как-то она вошла в автобус, почти машинально, даже не зная, куда
И вдруг ее глаза, которые до сих пор смотрели, ничего не видя, остановились на Навсикае! Это именно она сидела напротив Женщина с детским лицом, с очаровательным полураскрытым ртом и великолепными глазами. Это были глаза, которые она так долго искала: глаза восхитительно пустые, глаза слепого!
Молодая женщина встала, чтобы выйти из автобуса. Генриетта пошла за ней. Теперь она была спокойна. Тяжелая погоня закончилась. На тротуаре она подошла к молодой женщине.
— Вы меня извините, что останавливаю вас на улице. Я работаю над скульптурой, и ваше лицо как раз то, которое я ищу уже много дней.
Она была любезной и милой, она умела становиться такой, когда хотела чего-нибудь достигнуть, и Дорис Саундерс, вначале недоверчивая и немного встревоженная, в конце концов согласилась.
— Я никогда не позировала, но если речь идет только о голове.
Для приличия она поколебалась, сдержанно поинтересовалась о вознаграждении за сеансы позирования.
— Разумеется, я настаиваю, чтобы вы приняли вознаграждение по профессиональным расценкам.
Вот таким образом Навсикая обосновалась на маленьком помосте в мастерской Генриетты. Предметы искусства, которые она видела вокруг себя, не приводили в восторг, но мысль, что ее очаровательные черты будут скоро увековечены, радовала, и она во время сеанса открыла вторую причину удовлетворения: удовольствие от того, что может кому-то рассказывать о себе, что кто-то кажется, слушает ее с симпатией и вниманием.
Ее очки лежали недалеко на столе. Дорис носила их как можно реже из-за кокетства, но на улице они были ей необходимы, как она созналась Генриетте, из-за близорукости и из-за того, что без стекол едва видела на метр перед собой. Именно этот недуг объяснял пустой и очаровательный взгляд, который прельстил скульптора. Генриетта положила инструменты и воскликнула:
— Наконец это закончено! Надеюсь, вы не очень устали?
— О нет, нисколько, мисс Савернейк, но действительно все совершенно закончено?
Генриетта улыбнулась:
— Нет, не полностью. Я еще поработаю над ней. Кончено то, что связано с вами. Я получила все, что хотела. Основа сделана…
Молодая женщина осторожно сошла с помоста и надела очки. В тот же миг ее лицо потеряло детское простодушное выражение и непостижимое очарование. Осталась только хорошенькая, совершенно заурядная девочка. Дорис приблизилась к скульптуре.
— Ох, — воскликнула она разочарованно, — это не очень похоже на меня!
Генриетта терпеливо объяснила ей, что это не портрет. И действительно, между произведением и моделью почти не было сходства. Дорис Саундерс кое-чем снабдила скульптуру — формой глаз, линией скул, но это было не ее лицо, это было лицо слепой девушки, которую мог бы воспеть поэт. Губы приоткрыты, как у Дорис, но рот статуи создан для молчания, а если он и откроется, то для того, чтобы передать мысли, которые никогда не смогут прийти в голову Дорис Саундерс. Черты еще не были четко определены, это скорее была мечта о Навсикае, чем ее изображение.
— Надеюсь, — заявила Дорис Саундерс тоном, который давал возможность догадаться, что она не очень на это рассчитывает, — надеюсь, что это будет выглядеть лучше в законченном виде. Вы уверены, что я вам больше не нужна?
— Да, мисс Саундерс, — ответила Генриетта, которая бы охотно добавила: «к счастью». — Но вы мне оказали большую услугу, и я вам благодарна.
Натурщица ушла. Генриетта приготовила себе кофе. Как она устала, страшно устала, но как счастлива, словно после отпущения грехов.