Лошадь и Дивногорье
Шрифт:
Коляска катилась медленно, со скоростью прогулочного шага. Мама показывала на того или другого Дива, объясняя, дочь запоминала.
…Храмина со шпилем, про неё говорят, что не простой останец, — сложена из плит, пригнанных с точностью до волоска. Ветер уже потом поработал: мел — он ведь хрупкий, податливый. Шатрище — это всех дальше. Почти египетская островерхая пирамида, его паломники исходили вглубь и по периметру. Лик Старца. Очень похож, и правда. Многая Радуга: там три или четыре полукружья пересекаются, на утренней заре золотые, на заходе огненные, а сейчас в голубизну слегка отдают. Вон тот зверь — Конь с волнистой
— Храмина — вон та островерхая башенка? Еще и с лестницей?
— Ну да. Часовня Власия Севастийского, покровителя скотов и зверей. Говорят, привезли два греческих монаха вместе с Богородицей византийского письма. К самой Сицилийской Богородице в шатёр я тебя сумею подвезти, пожалуй. На той горе ступени не такие крутые. Даже и что-то вроде пандуса.
— Так всё равно кресло не затащишь, ни туда, ни оттуда. И к Святому Зверолюбу тоже.
Голос Дины звучал настолько тускло, что мать приостановилась и неожиданно сказала:
— Есть ещё одна икона Божия: небо. Она не прячется в храме, ибо всеохватна. Нет места, где не проявляется её свет, не связанный ни с небесными телами, ни с огнями земли. Всё же образ Высокого Неба — Тенгри, Хан-Тенгри, Кок-Тенгри — проявляется лишь благодаря Земле. Здесь, среди дивов, — земля белая и пестрит голубыми и золотыми тенями. Она распростерта как драгоценное блюдо и сливается краями с крышей этого мира. Оттого и прикосновение неба, в равной мере как и касание земли, здесь ощущаешь буквально всем телом.
— Мать моя, — Дина обернулась назад с непередаваемым юмором в глазах. — От кого я такое слышу! Ты ж христианка, а не язычница.
— Чего не выдумаешь ради того, чтобы тебя потешить, — устало ответила Равиля.
В конце пути зной ещё усилился, а очарование померкло. Домик на улице Луговой, куда они проникли через повисшую на одной петле калитку и дощатую дверь, внутри оказался не так плох: зарос по самую шиферную крышу диким виноградом, на синем листовом железе, которым были поверх глиняной обмазки обиты стены, кто-то нарисовал ярко-жёлтые и красные цветы. До приезда хозяек дом хорошенько подлатали изнутри и снаружи, отмыли от извёстки стены и пару хилых стульев с гнутыми спинками. Даже бросили на пол у выходящего во двор окна старенький ватный матрас с бантами в узлах простёжек. Кресло пришлось оставить наружи, приковав к хилым перильцам, сумку с рюкзаком бросили на пол. Пообедали всухомятку. Кое-как прожевав последний кусок, Ма Арвиль сказала:
— Негоже, что одну тебя так вот сразу бросаю, только я обещала забежать. Сказать кое-кому, что приехала.
— Знакомые?
— Друзья. В юности работали тут неподалёку, а когда завод пришёл в упадок, все поразбрелись.
— Какой завод? Вот уж не думала, что и в эти края доберётся промышленность.
И мать, и дочка понимали подспудный смысл разговора: одна подманивает, другая ради самозащиты пытается прикинуться тупой.
— Хреновский. Орловские рысаки. Я ведь там работала инженером. Зооинженером. Забыла, что это и есть моя дипломная специальность?
— А остальные?
— Остальные устроились кто где, в заповеднике, например. Музей краеведения, археологический, городище древнего человека, хазарская крепость… Этим меня сюда и сманили.
Поцеловала дочку, сидящую на стуле, и убежала, бросив по дороге:
— Не бойся ничего, я
Дина, опираясь на костыли, долго смотрела через распахнутое настежь окно на изобилие трав и листвы. Совсем рядом лоза, вся в расцветших почках, колыхалась от ветерка, крошечная ель подобралась берёзе под самую крону и будто сосала ей вымя, как в озорном стихе Есенина. Потом девушка затворила дверь, напилась, опершись на шаткие костыли, воспользовалась ведром, чтобы справить нужду и над ним ополоснуться. Оказалось почему-то не таким нудным и постыдным занятием, как раньше. А чуть позже её, уставшую от телодвижений, сморил сон.
Разбудил Дину тихий и такой до боли родной звук, донесшийся сверху.
Она приподняла голову с матраса и встала на локте ему навстречу. Белошерстый конь просунул морду внутрь дома и тихо, призывно всхрапывал, кося глазом, похожим на спелую черносливину.
— Ой. Отвязался? — спросила она и сразу поняла, что выдала глупость. Местную лошадку ей описывали по-другому. Даже если там очень светлая буланая масть…
— Из какой конюшни ты только выбрался, — бормотала Дина, шаря в поисках костылей, потом — спешно вытаскивая из пакета чёрный хлеб, соль и сахар. Для быстроты ей пришлось ползать по полу на манер ужа, но это почему-то оказалось совсем легко. Конь следил за телодвижениями девушки. Шея, к которой была привешена хитрая морда, оказалась очень длинной, глаза без белков и вроде как без дна — очень смышлёными.
— Вот, угощайся, — Дина подобралась, легла на подоконник грудью, протянула к розоватым ноздрям краюшку на раскрытой ладони, потом кусок сахара — тростниковый рафинад, самый полезный. В здешних лавочках, пожалуй, одну свёклу и отыщешь.
Сахар схрупали с великим почтением и даже покивали головой.
— Ну прямо как дрессированный циркач, — улыбнулась Дина. — Что с тобой делать — ни я к тебе не перевалюсь, ни ты сюда не запрыгнешь.
Потрепала по гриве, такой же молочно-белой и удивительно чистой:
— Знаю я, как ты сюда забрёл. Дворы-то все с трёх сторон огорожены, а с четвёртой чистое поле.
— Диночка, извини, отвори, у меня обе руки заняты, — донеслось тут с улицы.
Мама ворвалась, слегка запыхавшись, и сразу начала разгружаться:
— Творог домашний, сметана, жаль, холодильника у нас нет. Мне дорожный обещали, такую большую сумку, но пока скушай побыстрее. Огурцы с грядки, укроп, всякая другая зелень. Курочке хотели шею свернуть, но ограничились яйцами… ой! В общем, яички свежие, с приложением сковороды и электроплитки. Масло — шарик небольшой, в капустном листе для сохранности. Я за это пообещала на огороде поработать, окучить картошку, прополкой заняться. Работают одни старушки и младенцы, остальные мёд качают и на туристов охотятся. Самое прибыльное дело.
Никогда ещё мама не казалась Динаре такой оживлённой и весёлой — даже до той катастрофы.
— Ты как спиртного хватила, — улыбнулась девушка.
— И правда. Домашнего вина на дне стакана, — ответила мать. — Только там аромата было раз в десять больше, чем градуса. Из диких ягод делают. В магазине одна водка да коллекционный «Солнцедар» доперестроечных времён. Да ты поешь, попробуй!
— Я ведь уже обедала и ещё спала, — ответила Дина. — Не голодная нисколько.
Но вдруг осознала, что последнее — неправда.