Лошадиная река

Kristen Soul

Прости, бабушка, что я такая растяпа.

На полу, у остывшей печки, в мисочке лежали остатки яичницы, предназначавшейся утром для меня и отданная, видимо, той самой кошке. Значит, блохастая точно пригрелась тут. Ну ладно, нам ещё наверняка предстояло с ней поближе познакомиться, но я увидела накрытый полотенцем свежеиспеченный хлеб и, забыв про кошку, отломала ломоть с мякотью и побрела по лестнице к себе наверх.

Когда я валялась на кровати, пытаясь по памяти воспроизвести кроликов на бумаге, свечка, зажженная и стоящая на подоконнике, внезапно потухла. Скорее всего, из-за дуновения ветерка в щели. Тут же я услышала шипение из-за угла и, подпрыгнув на месте,

поскорее полезла в валяющийся на полу рюкзак за фонариком. Ко мне приближались чьи-то семенящие шоркающие шаги, а в голове сразу появилась картинка не кошки, а домового, про которого рассказывала бабуля ещё в прошлом году. Стук напоминал звук каблуков хромого человека, маленького карлика, а чужое неравномерное дыхание стало вдруг тихим шёпотом, будто мне пытались что-то сказать, но громче не получалось. Что-то грозное, что-то, что должно было меня согнать с места, а может, вовсе выгнать из комнаты, дома. Наверное, не для кошки предназначалась та миска: так задабривали духа – покровителя очага. И чего он разозлился, ведь не целую же буханку хлеба хотел себе загрести?

Стоило мне дрожащими руками выудить фонарик и, включив, направить в сторону шума, как на меня тут же накинулось это нечто. Казалось, мой крик мог разбудить всю деревню и соседний посёлок, но даже бабушка на помощь, похоже, не спешила. Чужие когти впивались в голову, в руки, царапая их, шёпот сменился на шипение, затем разразившееся громким «мяу», и я поняла, что это та самая скотинка блохастая набросилась на меня и не хотела отпускать. Я с трудом отцепила её и отбросила в сторону, прямо в стену, отчего раздался глухой удар – и тишина. Только собственное судорожное сопение нарушало её, частое-частое, обрывистое, да в горле пересохло от страха. Я быстрее подняла упавший и закатившийся под кровать фонарь и осветила место, куда улетела кошка, но никого там не обнаружила. Волна страха сменилась волной разочарования, а затем – гнева. Вот какая, а! Сейчас ведь снова на меня нападёт!

Только я подумала об этом, как в уголке, у входа, сверкнули два маленьких блюдца. В окно, сквозь облака, уже заглянула скромная луна и отразилась в кошачьих глазах. Я выключила фонарь.

– Кы-ы-ыс-кыс-кыс, засранка, – прошептала я. Зрение стало привыкать к темноте, и очертания пушистого комка стало двигаться, пятясь назад, к выходу. – Пошла вон отсюда!

Та шмыгнула на лестницу, и я, спрыгнув с постели, ринулась к двери да захлопнула её, чтобы кошке неповадно было ко мне возвращаться. Уму непостижимо, вот с кем я точно не думала бороться, так с кошками.

Вообще, обычно я любила их, а они ластились ко мне и мурлыкали, а вот собак… всегда побаивалась. Они огромные, с большими пастями, казались совершенно непредсказуемыми тварями. Даже мелкие шавки не вызывали у меня умиления: постоянно тряслись и вместо лая издавали жалкое тявканье. Хотя мне говорили, что собаке нельзя показывать страх, тогда она тебя не тронет, но что делать, если при одном виде издалека у меня начиналась паника? Даже не знала, когда это началось, может, именно тогда, когда я стала бегать к бабушке. Поговаривали, что жила тут какая-то женщина, у которой раньше было много собак: размером с медведя или с оленя, и все дикие, необузданные, только хозяйку свою слушались. И вот однажды она их распустила, и теперь они, мол, бродят по местности, периодически даже заглядывая в соседние деревни и посёлок. Враки это или нет, проверять не хотелось, но мандраж во всём теле чувствовался каждый раз, когда я проходила по тропинке через лес в сторону бабушкиного дома и обратно – в лагерь.

Почему-то сейчас мне особенно страшно об этом было

вспоминать, а мысли о том, что ещё недавно я хотела снова туда сбегать, стали меня знобить изнутри, но уж очень я соскучилась по нашим вожатым и по директору. Они всегда очень по-доброму относились ко мне, да в принципе – к любым детям. Наверное, каждый ребёнок находил в них что-то, чего не хватало им в собственной семье, а друг другу мы являлись словно братьями и сёстрами. Очень дружные ребята попадались. Интересно, сейчас там такие же отдыхали?

Может, это всё сумасшедшая кошка была виновата в том, что мне стало не по себе от собственных же планов на ближайшие дни, но воспоминания постепенно успокаивали и окутывали душевной теплотой.

Перед тем, как лечь спать, я решила ещё раз взглянуть на свои рисунки. Когда направила на них фонарь, то чуть снова не выронила его из руки: вместо милых кроликов были изображены их изуродованные трупы с глубокими дырами вместо глаз, проеденные червями, а там, где я рисовала борщевик и бескрайние поля, картинка показывала, будто всё поросло непроходимой травой с густыми ветвистыми кустами, а среди них гулял табун лошадей, у которых по щекам текли чёрные слёзы.

Связались крепко мы судьбой

Сон не отпускал меня долго. Навязчиво и нудно цеплялся за моё подсознание, не позволяя вынырнуть для того, чтобы сделать вдох. Казалось, что ещё немного – и я задохнусь под толщей мутной, вязкой, как смола, воды. Она обнимала меня со всех сторон, руки и ноги уставали пытаться делать малейшие движения. Будто я больше не вернусь в явь никогда, так и останусь на дне, и вместе со мной – лошади. Дряхлые, с чёрными слезами, скопившимися в одно единое целое – реку, но только не бурлящую, а спокойную. Мёртвую.

Я открыла глаза.

Голова гудела, а они неприятно покалывали. Я с трудом перевела тяжёлый взгляд на дверь, проверить, заперта ли, потому что в памяти начали всплывать отрывки из вчерашнего вечера, когда на меня напала кошка. Я резко села, гул постепенно пропал, а глазные яблоки вновь стали с лёгкостью меня слушаться. Меня заинтересовали мои рисунки: правда ли то, что вчера было на них изображено, или же это всё галлюцинации? Листы лежали на полу, перевёрнутые картинками вниз. Проморгавшись, я потянулась за ними и дрожащей: то ли от страха, то ли от предвкушения – рукой поднесла к себе, перевернув.

Всё выглядело именно так, как было нарисовано изначально. После чертыханий я скомкала бумагу, и та полетела в сторону. Может, мне всё приснилось? Ведь на руках не осталось ни ран, ни царапин от когтей кошки, а она драла кожу нещадно. Поднявшись с кровати, я подошла к шифоньеру, открыла дверцу и собралась посмотреть в зеркало, обычно висящее на ней с обратной стороны: не осталось ли на лице отметин, потому что голова побаливала от мест, куда блохастая впивалась. Но зеркала не было на месте. Наверное, разбилось и бабушка его выкинула; хранить дома осколки зеркала – плохая примета.

Вздохнув, я вновь собрала рюкзак и вышла из комнаты. Бабушки нигде не было, как и кошки; второй факт очень обрадовал. На столе стоял стакан с молоком, а рядом, на салфеточке, лежал ломоть вчерашнего вкуснейшего хлеба. Я схомячила по-быстрому завтрак и вышла во двор. Бабушку обнаружила там, в саду. Она усердно, травинка за травинкой, пропалывала грядки с морковью. Сорвав с яблони несколько плодов – чуть больше, чем обычно, – я приблизилась к бабуле и спросила про зеркало, но она ответила, что ей сейчас не до этого, и сказала, чтобы я не мешалась. Вот так, сначала родители гонят, потом какой-то мальчишка, кошка ещё эта, а теперь и бабушка!