Лоскутное одеяло
Шрифт:
Поначалу он очень хорошо играл роль любящего мужчины, но свадьбу почему-то все время откладывал под разными предлогами. Когда мама была на седьмом месяце беременности, папа внезапно сказал:
— Рита, я нужен своей стране. Я уезжаю на БАМ. Общественное должно быть выше личного. Мне душно в мещанском быту вашей семьи, среди пирогов и квашеной капусты. Свадьбы не будет.
Собрал нехитрые пожитки — и был таков. Он сбежал очень удачно — дедушка и бабушка жили в деревне, чтобы не мешать молодым.
— А как же ребенок? — растерянно прошептала мама, когда за ним хлопнула дверь. Она прекрасно знала — как. Мама наполнила ванну теплой водой, выпила бутылку водки и вскрыла себе вены. Ее и меня спасла соль. Вернее, ее отсутствие.
Соседка по лестничной клетке закатывала огурчики, и ей
Я никогда не видела своего отца, даже на фотографиях. Мама сожгла все его снимки.
Я знаю только, что его звали Николай и был он высокого роста.
Мама запретила дедушке искать моего отца, а он мог бы, ведь работал в милиции и обладал определенными связями в своем ведомстве. Мама была гордой и не могла простить и забыть предательство любви. Она так и не оправилась от удара. Строгановка пошла побоку. Мама забывалась только в выпивке. Боль временно притуплялась, и она заводила новых кавалеров, которые могли временно скрасить ее одиночество. Это были собутыльники и друзья на несколько часов. Казалось, она обезумела от боли. Мама снова и снова возвращалась в Парк культуры и всматривалась в гуляющих там мужчин. Она ждала, что произойдет чудо и, как в банальных мелодрамах, принц вернется туда, где они когда-то встретились… Мы с ней часто там гуляли, мама выглядела отрешенной и постоянно ждала, ждала, жадно вглядываясь во всех проходящих, рассеянно отвечая на мои детские вопросы.
Шли годы. Мама уже не была столь красива и молода. Работала она в соседнем гастрономе. Периодические запои накладывали отпечаток на ее лицо. И тут она встретила отчима. Его звали Павел Алексеевич, он отоваривался в гастрономе у самого директора, который припасал дефицитную колбасу, масло и шпроты. Павел Алексеевич работал в мебельном магазине, так что бартер между магазинами был весьма взаимовыгодным.
Директор магазина знал, что мама ищет своего нового принца. Он также знал, что Павел Алексеевич бездетный вдовец и ищет себе подругу жизни, то есть является потенциальным принцем для мамы. Добрый директор познакомил две одиноких души. Через некоторое время мама и Павел Алексеевич стали жить вместе. Он был старше ее на семнадцать лет и сразу поставил себя. Мама вцепилась во вдовца с неистовой силой обожания, угождала как могла, заискивала, чистила ботиночки, подсовывала лучший кусочек и очень надеялась, что рано или поздно он женится на ней. Официально.
Мама, как девочка-подросток, мечтала о фате, марше Мендельсона и обручальном колечке на пальце. Но если человек уж слишком сильно чего-то хочет, то он этого никогда не получит. Слишком уж сильно ничего хотеть нельзя. Если слишком сильно сдавить синюю птицу удачи в тесных объятиях, то, скорее всего, она задохнется насмерть или, сильно поцарапав на прощание, вырвется и улетит.
Павел Алексеевич очень быстро принял игру в кошки-мышки и не торопился в загс.
Он много лет водил маму за нос, капризничал и очень хорошо понимал, что мама никуда от него не денется. Кроме того, его безумно раздражала я. Самим фактом своего существования. Я неправильно ела, ходила, садилась, дышала. Мама, моя любимая мама, на все сто процентов была на его стороне.
Все эти подробности я узнала намного позже, от дедушки, а пока пьяная мама спит в сенях, слегка похрапывая, а я тихо сижу в уголке и рисую черными акварельными красками злые картинки. Мне нравится рисовать отчима на виселице, с его бородавкой и жирными щеками. Он болтается, как толстая сальная сосиска. Очень похоже! Я кусаю губы и приговариваю:
— Вот кого надо побольше пороть… Сделать из него отбивную… Тогда мамочка перестанет пить и будет со мной…
Когда мне было пять лет, отчим и вправду порол меня. Я случайно назвала маму «дурочка», в игре, совсем не оскорбительно, даже нежно. Отчим услышал это и решил проявить свои излюбленные педагогические приемы. Он ринулся в атаку, здоровый, толстый дядька. Бычьи глаза отчима страшно налились кровью, он мгновенно вытащил огромный ремень из своих брюк и несколько раз больно и зло стукнул меня. Это было не только больно, но и унизительно. Я изо всех сил пыталась увернуться, извивалась, пыталась укусить его, но силы были неравны. Мама, моя любимая мама, меня не защитила, я кричала от ужаса и смотрела на нее, а она даже не встала со стула, глядя прямо перед собой в никуда, как будто замерла в параличе. Наверное, она не хотела с ним ссориться, боялась ему перечить. Мама всегда перед ним заискивала, становясь какой-то неестественной и глуповатой. После экзекуции я забилась в кровать и описалась. Я потом всегда писалась по ночам, когда оставалась у них в Бирюлеве, даже когда выросла, а у бабушки с дедушкой — никогда. Я чувствовала себя мерзкой вонючкой и никогда не хотела у них оставаться даже на одну ночь. После этого я поняла, что больше не умею смеяться. Улыбаться могу, а смеяться — нет. Не получается. Но человеку смеяться совсем не обязательно, правда? Некогда мне смешинки-то гонять, дел невпроворот.
Моя жизнь у бабушки и дедушки подчинялась строгому природному течению, в котором у меня были важные обязанности.
Январь мы не будем считать — в январе праздновали Новый год, катались с дедушкой на санках с большого бугра, на лыжах у дальнего пруда и в лесу — словом, забавлялись на воздухе. Так чудесно в солнечный морозный день ехать по заснеженному лесу, упруго отталкиваясь палками и скользя по лыжне, проложенной дедушкой. В феврале мы начинали заниматься семенами и рассадой, намечали план посевных работ. По вечерам мы с бабушкой наклеивали семена моркови и петрушки на длинные серпантиновые ленты, а потом их оставалось только раскатать и полить. Нужно также приготовить семена для рассады и запасти молочные пакеты, где она вырастет.
Весной мы с дедушкой сгребали листья на участке, жгли костры, белили яблони, копали грядки, удобряли землю. В майские праздники сажали картошку, ее надо было посадить много, чтобы хватило на целый год не только нам, но и маме с отчимом. Мы с дедом копали грядки на скорость, это очень захватывало.
У дедушки было несколько ульев с пчелами, он постоянно возился с ними, надев свою смешную шляпу с густой вуалью. В это время мы с бабушкой плотно закрывали все двери и окна и пережидали пчелиные пляски. К медовому Спасу у нас обычно скапливалось много банок меда. Я любила только мед в сотах, которые можно было долго-долго жевать.
Весной зацветала сирень, и ее душистая пена окружала со всех сторон наш маленький домик. Дедушка специально высадил в свое время сирень особым образом — вначале росли деревья с белыми гроздьями, потом шли розовые, фиолетовые и заканчивались темно-лиловыми, почти черными. Это выглядело необыкновенно красиво. Я ходила вокруг деревьев и искала цветы с пятью лепестками и немедленно их съедала, загадывая разные детские желания. Потом приходила пора цвести яблоням, вишням и жасмину. Воздух рядом с домом становился густо пропитанным волшебными ароматами, а вокруг цветов жужжали насекомые, прилежно опыляя наши цветы.
Потом надо было все посадить, поливать и ухаживать. Опять же усы у земляники обрезать и за другими культурами проследить. Несмотря на то что дедушка придумал новую конструкцию возвышенных грядок, сорняки все время мешали нашему саду и огороду, и мне приходилось уделять им много внимания. Это была моя забота — прополка.
Я любила сажать цветы. Дедушка всегда говорил, что у меня очень легкая рука — палку могу посадить, и она зацветет. Но у меня был маленький секрет. Я всегда говорила с цветами, как с друзьями, пела им песенки. Больше всего я любила розы и могла возиться с ними часами, разговаривая и рассказывая им обо всем на свете. Розы расцветали и кивали мне прекрасными душистыми и завитыми головками: «Да, да, мы понимаем… Да, да…»