Лосось сомнений (сборник рассказов, писем, эссе,а так же сам роман)
Шрифт:
Следует также понимать разницу и между двумя следующими вещами: дорогой (road) и вайдой (woad). Первое — это то, по чему вы едете в автомобиле, на велосипеде или идете пешком. Второе — разновидность синей краски, которую жители Британских островов многие тысячи лет тому назад наносили на тело вместо одежды. Два этих слова обычно легко отличить друг от друга, однако если вы произносите звуки невнятно, то ваша оговорка может привести к серьезному конфузу. Представьте себе, ваша машина или велосипед катят по тоненькой полоске синей краски, или же вы перекапываете целую улицу — и все для того, чтобы вам было во что нарядиться, если вы вдруг замыслили провести вечер
Друиды населяли наши земли несколько тысячелетий тому назад. Они обычно носили длинные белые одеяния и отличались непоколебимым мнением относительно того, каким замечательным небесным телом является Солнце. Вы не знаете, что значит «мнение»? Полагаю, у кого-то из членов вашей семьи оно наверняка имеется, так что задайте этот вопрос ему. Интересоваться мнением окружающих вас людей — верный способ подружиться с ними. Для достижения этой цели может также сработать высказывание вашего мнения им, однако такое происходит далеко не всегда.
Сегодня большому числу людей известно, насколько прекрасно наше Солнце, и хотя друидов вокруг нас осталось не так уж много, кое-где они еще есть, просто на тот случай, если мы про них неожиданно вспомним. Если вы встретите какого-нибудь человека в длинном белом одеянии, который очень много говорит о Солнце, то он вполне может оказаться друидом. Если выяснится, что его возраст превышает пару тысяч лет, то это еще один верный признак того, что вы не ошиблись.
Если на обнаруженном вами человеке окажется белый халат чуть меньшей длины с пуговицами спереди, то не исключено, что он астроном, а не друид. Если он астроном, то вы можете спросить его, на каком расстоянии от нас находится Солнце. Ответ может вас сильно удивить. Если нет, то скажите ему, что он не слишком хорошо все вам объяснил. После того как он сообщит вам расстояние до Солнца, поинтересуйтесь у него расстоянием до некоторых других звезд. А вот это действительноудивит вас. Если вы не сумеете найти астронома сами, попросите родителей разыскать для вас хотя бы одного представителя этой славной профессии. Далеко не все астрономы носят белые халаты, без которых их иногда очень трудно обнаружить. Некоторые из них носят джинсы или даже костюмы.
Когда мы говорим, что нечто поражает нас, мы имеем в виду, что нас это сильно удивляет. Когда же мы говорим, что нечто — скворец, то имеем в виду то, что означает перелетную птицу. «Птица» — это слово, которое мы очень часто употребляем в речи. Вот поэтому-то оно так легко произносится. Большинство слов, которые мы часто произносим — такие как «дом», «машина» и «дерево», — очень просто выговорить. Слово «перелетный» мы употребляем в речи гораздо реже, и поэтому при его произнесении язык во рту порой цепляется за зубы. Если бы птицы назывались «пернатыми путешественниками», а не «птицами», мы, пожалуй, не разговаривали бы о них с такой легкостью, как сейчас.
Мы все обычно говорим просто. Например — «Вон бежит собака!» или «Там кошка». Однако если мимо нас пролетит перелетная птица, то скорее всего мы произнесем что-то вроде «А не пора ли выпить чаю?», а про саму птицу ничего не скажем, как бы эта птица ни выглядела.
Однако слово «перелетный» вовсе не от слова «прилипать» и не означает липучей конфетки-ириски, хотя в обоих словах есть нечто общее — хотя бы буква «Р». Оно означает, что нечто или некто проводит часть года в одном месте, а другую часть — в другом месте.
Бранденбургский концерт № 5
В какие бы глубины и дали ни завели нас наши открытия, оказывается, что там до нас уже побывал Бах. Стоит нам узреть гротескные образы математических химер, затаившиеся в глубинах сердца нашего мира, — созданные дробями ландшафты, бесконечные завихрения спиралей Мандельброта, ряды Фибоначчи, с помощью которых можно вычислить порядок листьев на стебле растения, Странные Аттракторы, что бьются в сердце самого хаоса, — как тотчас приходят на ум головокружительные пассажи Баха.
Порой можно услышать, будто математическая сложность убивает в произведениях Баха эмоции. По-моему, верно противоположное. Когда я слушаю переплетение партий баховской полифонии, каждая такая музыкальная нить создает у меня в голове свое собственное настроение; вместе же они то резко скользят вниз, то столь же резко взмывают ввысь по американским горкам настроения. Одна партия может что-то тихо напевать себе под нос, другая — неистовствовать от прилива энергии, третья — рыдать в углу, четвертая — кружиться в танце. Они то и дело спорят между собой, хохочут, негодуют. То вдруг восстановят мир и согласие. Партии могут быть совершенно непохожи одна на другую, и в то же время их нельзя разъединить. Они как члены семьи — то ссорятся, то мирятся, разные по характеру и одновременно части неделимого целого.
И вот теперь, когда нам известно, что мозг каждого из нас — в сущности, такая же самая семья, что он состоит из частей, которые, действуя по отдельности, вместе создают мимолетные образы, которые мы именуем сознанием, вновь оказывается, что до нас это уже сказал Бах.
Когда слушаешь Пятый Бранденбургский, не надо быть музыковедом, чтобы понять, что происходит нечто доселе неслыханное. Даже сегодня, почти три столетия после того, как произведение это прозвучало впервые, чувствуешь напор бьющей через край энергии — Бах на гребне своей творческой мощи творит нечто дерзкое и безумное, причем ничуть не сомневаясь в собственных силах. Когда композитор писал Бранденбургский концерт, он вместо привычной виолы, на которой играл в ансамбле, засел за клавесин. То было счастливое, плодотворное время его жизни, когда он наконец оказался в окружении хороших музыкантов. В ту пору клавесин играл в ансамбле вспомогательную роль, но внезапно все изменилось. Бах совершил переворот.
Когда слушаешь первые такты, понимаешь, что рождается нечто новое, непривычное и пугающее. Или, может, это проснулся некий гигантский мотор, или это исполинский конь, которого готовят к исполнению великого подвига (когда пишешь о подобных вещах, невольно нагромождаешь метафоры, чтобы поспеть за вечно ускользающей мелодией) в окружении целой когорты суетящихся вокруг конюхов. Слышишь, как он перебирает ногами, побрякивает, поскакивает туда-сюда, как позволяет себе посвоевольничать, а затем, подбадриваемый конюхами, пускается в галоп, как несется вперед, как надрывно дышит. Как возвращается назад, и все повторяется еще раз и… тогда другие инструменты умолкают.
И только он стоит, свободный и одинокий, весь в пене, роет землю копытом, собирается с силами, чуть пробегает вперед…
И вновь устремляется в галоп — и несется, и скачет, и летит, все выше и выше, спотыкаясь, задыхаясь, надрываясь, превозмогая себя, гулко стуча о землю копытами — та-тах, та-тах, та-тах, — вдруг резко бросается в сторону и в полном отчаянии несется все дальше и дальше, и затем, когда неожиданно вступают басы, он наконец дома, он обрел вожделенную свободу. И тогда, ликуя и рыдая, на вас торжественными звуками обрушивается главная тема (я имею в виду вторую и третью части).