Лотерея блатных

Войдя в кабинет Берюрье, я начинаю тереть моргалы, потому что считаю, что стал жертвой галлюцинации. Да что я! Не просто галлюцинации, а самой галлюцинирующей галлюцинации, отобранной Всемирным конгрессом магов!

Мой почтенный помощник стоит возле окна в одеянии, не подобающем инспектору Секретной службы (на нем резиновые сапоги до бедра, брезентовая куртка и шляпа из того же материала), и соединяет

Заметив меня, он издает крик, который является чем-то средним между ревом слона и воплем жандарма, у которого волосы на ноге попали в велосипедную цепь.

– Что ты обо мне думаешь? – спрашивает он.

Зная, что не всякую правду можно говорить, я воздерживаюсь от ответа. Он расценивает мое ошеломление как восхищение и принимает величественную позу.

– Эй, парень, – не отстает он, – как я выгляжу?

И выпячивает грудь, раздуваясь, как лягушка, отчего его куртка едва не лопается на груди. Когда он двигается в этой фиговине, то становится похож на старую лошадь, жующую свое сенцо.

– Видок у тебя бесподобный, – соглашаюсь я. – Ты похож одновременно на Сюркуфа 1 и на ловца сардин... Ты бы сфотографировался. Я уверен, что любое издательство отвалит бешеные бабки, лишь бы прилепить твой портрет на календари на будущий год. Люди любят помечтать о дальних странах, о кораблях... У них от этого очень разыгрывается воображение...

Довольный этой оценкой, он продолжает собирать свою удочку. Она настолько длинна, что высовывается в открытую дверь. Слышится крик. Мы тут же узнаем, что Толстяк воткнул ее в глаз Пино. Он вежливо извиняется, а старина Пино бежит к умывальнику промыть зенки. Толстяк же продолжает демонстрацию.

– Что происходит? – спрашиваю я. – Берю, ты чего, завербовался на сейнер?

Он кладет удочку на пол, подходит к своему столу и с величественным видом берет с него отпечатанный на машинке формуляр.

– Вот куда я вступаю! – гордо заявляет он. Формуляр является просьбой о приеме в «Прекрасную Утреннюю Галлию» – общество рыболовов, полностью посвящающее себя Сене и ее притокам.

– Они двенадцать раз были чемпионами Франции, – уверяет Толстяк. – И чуть не получили приз в Мельбурне в категории ловли на мушку.

– Лично ты мог бы сделать себе имя в категории навозной мухи, – смеюсь я. – Ты мог бы стать королем макрели в винном соусе и получить столько медалей, что стал бы похож на портрет Геринга.

– Не мели чушь! – отрезает Толстяк. – Все равно я сделаю то, что решил.

Я спешу дать задний ход, чтобы не портить ему радость.

– Я ничего не имею против рыбалки. Уж лучше ловить пескарей, чем скупать соль в надежде сделать из нее защиту от радиации!

Толстяк садится перед формуляром и начинает его заполнять, посасывая конец шариковой ручки. Постепенно его губы приобретают трогательный цвет волны южного моря. Он доходит до графы «Особые приметы».

Подозвав меня, он указывает на пустую строчку и спрашивает:

– Чего мне написать?

Его голос звучит трагически, как сигнал SOS горящего танкера.

Вопрос действительно заслуживает того, чтобы остановиться на нем. Особых примет у Берю столько, что полное их перечисление потребовало бы столь же значительных трудов, как работы Кеплера по гравитации.

Я немного раскидываю мозгами.

– Думаю, дружище, что надо указать самую главную!

– Да, но какую?

Его лоб съеживается, как аккордеон в чехле. Вооружившись спичкой, он начинает исследование недр своего правого уха и достает оттуда ком грязи, достаточный, чтобы залепить все окна Реймсского собора после следующей войны.

– На мой взгляд, – говорю я, – определения «врожденное слабоумие» должно быть вполне достаточно. В мире наверняка существуют и другие Берюрье, которых зовут так же, как тебя, возможно, некоторые из них тоже работают в полиции. Но в «Прекрасной Утренней Галлии» не может быть двух равно тупоголовых Берюрье.

Берю добрый малый. Он разражается смехом, храбро пишет «отсутствуют» и встает. И, естественно, давит своими мощными подошвами удочку! Он скрывает свое огорчение и уверяет, что поправит беду изолентой.

– Ты чего делаешь завтра утром? – интересуется он.

– Ничего особенного. А что?

– Я иду на Центральный рынок с одним моим приятелем ресторатором...

– Ты уже стал ходить за покупками?

– Да нет. Просто я хочу купить воловьи яйца...

– Воловьи? Сомневаюсь, что тебе это удастся, – смеюсь я.

– Я хотел сказать – бычьи! Вечно ты придираешься к словам!

– А зачем тебе такое приобретение? Собираешься заняться классическим балетом и боишься, что трико будет недостаточно наполнено? У тебя комплекс неполноценности?

– Нет. Это для рыбалки!

– И что ты надеешься на это поймать? Толстяк погружается в самые темные глубины своей памяти, но ничего там не находит.

– Не помню. Какую-то очень крупную рыбу. Я это вычитал в журнале «Рыболов», которым руководит Жорж Курт-Линь... – Он не отстает: – Пошли на рынок... Потом перекусим... Договорились? Я за тобой заеду на рассвете!

Побежденный, я соглашаюсь. Мне всегда говорили, что Центральный рынок стоит того, чтобы сходить на него.

Утром следующего дня, когда мне снится, что я проверяю упругость буферов красивой девочки, перед оградой нашего садика автомобильный клаксон начинает играть «Черный вальс».

Фелиси, у которой сон легче, чем фривольная мысль, стучит в дверь моей комнаты.

– Антуан, приехали твои друзья!

– Открой им, ма, и налей по чашечке кофе!

Я тем временем принимаю душ, скоблю морду и одеваюсь.

Когда я вхожу в столовую, Берюрье хлебает кофе со звуками, напоминающими шум на стыке двух водостоков. Его дружок ресторатор, робко сидящий на краешке стула, бросает на меня простодушный и восхищенный взгляд. Это рослый малый, который, судя по его низкому лбу, никогда не читал полного собрания сочинений Жюля Ромена. Но это не мешает ему быть славным парнем.