Лотерея "Справедливость"
Шрифт:
— Вы — Галилей, — хрипло говорит кто-то.
— Нет, — не соглашается профессор, — я не Галилей... Время Галилеев прошло.
— Совсем прошло? — спрашивает юноша с термосом.
— Да, — отвечает профессор и взмахивает руками, чтобы не упасть. Качает. — Да, — повторяет профессор. — Я доказал формулу невозможности появления Галилея в современном мире. Формулу невозможности появления Ньютона. Я вывел это из формулы современного мира. К сожалению, наша льдина не оборудована доской...
“...современный мир, — писал профессор в своем разоблачении, — переживает кризис демократии. Из священной ценности она превратилась в дешевый амулет,
Откуда-то все-таки появилась доска. Как только профессор начинал на ней писать, доска падала.
— Таким образом, — говорил профессор, пока две женщины в одинаковых плащах поднимали доску, — международные организации создают новую реальность, полную фикций. Они наводняют мир профессиональными демократами, профессиональными борцами за справедливость, профессиональными альтруистами.
Качало. Беременную женщину, стоявшую на краю льдины, тошнило прямо в Атлантический океан. “Пирожки!” — кричал по-гренландски парень в тюбетейке и тащил за собой санки с товаром.
(Алекс читал: “...одним из таких проектов стал Проект МОЧИ — Третий мир, который я имел возможность изучить самым внимательным и непосредственным образом. Целью его, как утверждается в его документах, является повышение количества справедливости. В чем же они собираются измерять это количество? Все очень просто: в количестве вмешательств со стороны международной общественности по установлению справедливости”...)
— Обратите внимание, — кричал профессор, — чем больше вмешательств, тем больше справедливости! Но мы... Мы, Люди Льдины, мы должны сказать во весь голос... Сотни людей будут следить за нашим плаванием... — Два горбуна принялись ставить палатку. Мимо них, хрустя босоножками по снегу, шла Ольга Тимофеевна — несла сдавать книги в букинистический. ...мы приплывем на нашей Льдине в Великобританию и скажем: “Потомки викингов! Вы изобрели английский язык, и человечество разделилось на тех, кто может произнести артикль t h e, и на тех, кто не может. Вы изобрели свободы, но до сих пор не сумели произвести их в нужном ассортименте... Вы спрятали у себя в Гринвиче Время, но однажды сундук, в который вы его заперли, откроет трансвестит и все часы начнут показывать пространство, потому что время исчезнет”. ...мы приплывем на нашей Льдине в Россию, и скажем: “Потомки Достоевского! Некогда, для того, чтобы показать миру, что государство есть зло, вы изобрели самое глупое государство. Для чего с тех пор вы пытаетесь его улучшить? Разве можно улучшить то, что изначально создано для ухудшения?” ...мы приплывем на нашей Льдине в Узбекистан и скажем...
Кто-то уже разводил костер. Некоторые танцевали.
Алекс поднес трубку к уху:
— Да, Билл...
— Ну что, прочли?
Голос у Билла был странный: громкий и веселый.
— Еще не до конца, — сказал Алекс.
— Как вам его вывод, что третьего этапа Лотереи не будет, а?
— Как не будет?.. Нет, я еще не дочитал до этого места.
— А... Читайте. Не забыли про наш вчерашний договор?
— Нет, — скривил губы Алекс.
— Молодец, — похвалила его трубка. — И вот еще. Останетесь сегодня на ночь в офисе, на дежурство... Да, где-то с девяти вечера. Не волнуйтесь, компенсируем.
“Почему у него такой радостный голос?”
— Билл, как вы себя... чувствуете? Вы будете сегодня в офисе? Билл, вы меня слышите? Билл... что с Акбаром? Алло... Вы меня слышите? Вы слышите меня?..
В трубке шумели тяжелые холодные волны.
Алекс поднялся и стал медленно ходить по льдине.
Уход
Вера складывала вещи. Вещи. Вещидзе. Вещенко. Вещевская.
Почему она такая Вещевская? Откуда столько вещей? А носить — нечего. Женский парадокс. На пол падали какие-то платья, свитера, бесконечные ночные рубашки. Мужчины назло ей дарили весь этот хлам.
“Может, что-то ему оставить? Пусть думает, что мне ничего не надо...”
Вера села на пол и стала перебирать вещи. Нет, это она, конечно, ему не оставит, перебьется. И это — тоже...
“Что же такое? Сколько барахла, а оставить нечего. Может, вот это... Сейчас это уже не носят”. Вера расправила зеленое платье, поскребла ногтем пятнышко. Встала, надела, прошлась перед зеркалом, злобно виляя бедрами.
Появилась кошка и стала брезгливо обнюхивать одежду. Почувствовав, что Вера на нее смотрит, спряталась под диван. Отношения у них были натянутые.
“Кошкина, Кошкунская, Дрянюнская”, — думала Вера, стягивая платье.
Нет, не оставит. Зеленый — это ее цвет; прочь волосатые руки от ее цвета. Вера стала наполнять вещами чемодан. Надо было успеть все до прихода Врага.
Враг стал приходить рано. Серым, ласковым, неинтересным. Она сразу запиралась в своей комнате и включала на полную громкость все, что попадалось под руку. Магнитофон! Телек! Главное, чтобы уши отваливались. Или начинала петь сама, у нее был сильный самодеятельный голос. За дверью рыдала кошка.
Иногда, сквозь музыку, она слышала, как приходят какие-то соседи и чего-то требуют. А Враг им объясняет. Тогда она включала еще что-нибудь, и Враг со своими дорогими соседями тонул. А Вера падала на кровать и смеялась. Ей было жалко его, жалко себя, жалко кошку, которая стала худой и плаксивой.
Иногда она выходила из комнаты и видела, как Враг с растерянным лицом появляется из туалета. Или разогревает непонятно на какой свалке найденную пиццу. Или стоит в пижаме и смотрит на нее.
Что у нее может быть общего с мужчиной, который курсирует по квартире в пижаме? Который разбрасывает везде свои драгоценные носки и отказывается пойти и поговорить с ее свекровью?
Один раз она эти носки выбросила в окно. Не рассчитала, и они повисли на ветвях дерева. “Ой, смотрите, носки на дереве!” — радовались дети. “Безобразие, во что двор превратили!” — перекрикивали их взрослые. Вера смотрела на покрытое носками дерево и спрашивала себя, как она вообще могла поселиться в этой квартире с таким совершенно ненужным ей мужчиной.
“Он из породы воздушных шариков, — говорила Вера сама себе, стоя у зеркала. — Такие или летают надутыми где-то в небесах, или лопаются и превращаются в тря-почку”.