Лотерея
Шрифт:
– А что насчет Грации?
– Мне и о ней пришлось беспокоиться.
– О Грации? Ты что, ее видела?
– Когда ты бросил Грацию и исчез, она связалась со мной. Хотела узнать, куда ты делся.
– Но я же ей написал, а она так и не ответила.
Фелисити промолчала, но глаза ее пылали гневом.
– Так как там Грация? – поинтересовался я. – Где она теперь живет?
– Ты эгоистичный ублюдок! Ты же прекрасно знаешь, что она чуть не умерла!
– Ничего я такого не знаю.
– От передозировки. Ты должен был это знать!
– А-а, –
Теперь я вспомнил побелевшие губы и трясущиеся руки этой девушки, когда она говорила, чтобы я отстал от Грации.
– Ты же знаешь, что у Грации нет никого на свете. Мне пришлось взять неделю отпуска и примчаться в Лондон, и все по твоей милости.
– А почему ты мне ничего не сказала? Я же ее искал.
– Питер, да не ври ты хотя бы самому себе! Ты же попросту смылся.
Продолжая думать о своей рукописи, я вдруг вспомнил, что случилось с семьдесят второй страницей. Просто я ошибся в нумерации, а потом хотел исправить ошибку, но так и не собрался. Так что ничего там не пропало, у меня просто камень с сердца свалился.
– Ты меня слушаешь или не слушаешь?
– Да слушаю, слушаю.
Фелисити бесцеремонно протолкалась мимо меня и прошла в мою белую комнату. Она распахнула настежь оба окна и тут же направилась наверх, шумно топоча по деревянным ступенькам. Я последовал за ней, зябко поеживаясь от загулявшего в комнате сквозняка; происходившее нравилось мне все меньше и меньше.
– Насколько я знаю, ты обещал заняться ремонтом, – сказала Фелисити. – И так ничего и не сделал. Эдвин будет в экстазе. Он-то в простоте своей думает, что работа если и не закончена, то хотя бы близка к тому.
– Ну и пускай себе, – сказал я, пожимая плечами, и торопливо прикрыл дверь в комнату, где лежал мой спальник. Кроме того, там везде были разбросаны мои журналы, и я не хотел, чтобы сестра их видела, а потому прислонился к двери спиной и сказал: – Уходи отсюда, Фелисити. Уходи, уходи.
– Господи, а здесь-то у тебя что делается? – Она распахнула дверь в уборную и тут же ее захлопнула.
– Засорилось, – объяснил я. – Я думал прочистить, но все никак не соберусь.
– Ты живешь как свинья, хуже свиньи.
– А какая разница? Все равно здесь никого больше нет.
– Покажи мне остальные комнаты.
Фелисити подошла ко мне вплотную и сделала вид, что хочет отнять у меня рукопись. Я поддался на эту уловку и еще крепче прижал драгоценные бумаги к груди, а Фелисити схватилась за дверную ручку и распахнула дверь, чего мне очень и очень не хотелось.
Секунд пять или десять она смотрела через мое плечо в комнату, а затем перевела полный презрения взгляд на меня и сказала:
– Открыл бы хоть окно, тут же воняет, как я не знаю что.
А потом круто повернулась и пошла проверять другие комнаты.
Я зашел в свою спальню и постарался убрать там все то, что ей особенно не понравилось, – позакрывал раскрытые журналы и виновато засунул их под спальник, а всю грязную одежду сгреб в один угол и сложил в кучу, чтобы поменьше бросалась в глаза.
А тем временем Фелисити была уже внизу, в моей белой комнате, она стояла рядом с письменным столом и что-то на нем рассматривала, а когда в комнату вошел я, цепко взглянула на мою рукопись.
– Ты не мог бы показать мне эти бумаги?
Я еще крепче прижал рукопись к груди и помотал головой.
– Да не цепляйся ты так за них, никто у тебя силой отбирать не будет.
– Я не могу показать тебе, никак не могу. Слушай, Фелисити, уезжала бы ты отсюда, оставила бы меня в покое.
– Ладно, не дергайся. – Она взяла стоявший у письменного стола стул и поместила его посреди комнаты, отчего та сразу стала выглядеть какой-то перекошенной. – Посиди тут немного, Питер. Мне нужно подумать.
– Я не понимаю, какие у тебя могут быть здесь дела. Со мною все в порядке, в полном порядке. Мне только и нужно, что побыть одному. Я работаю.
Но Фелисити уже не слушала; она прошла на кухню и стала наливать в чайник воду. Я сидел на стуле, прижимая рукопись к груди, и смотрел через раскрытую кухонную дверь, как она моет под краном две чашки, а потом шарит по полкам в поисках, видимо, чая. Потерпев неудачу, она раскрыла банку растворимого кофе и насыпала по ложке в каждую из вымытых чашек. В ожидании, пока закипит на конфорке чайник, она взглянула на грязную посуду и начала наполнять раковину, время от времени пробуя льющуюся из крана воду пальцем.
– Здесь что, нет горячей воды?
– Почему нет… она же горячая. – Я видел, как над льющейся в раковину водой поднимается пар.
– Эдвин сказал, что здесь установили бойлер, – сказала Фелисити, закрывая кран. – Где он?
Я равнодушно пожал плечами. Фелисити нашла выключатель, включила бойлер, а затем снова встала к раковине и опустила голову; время от времени ее спина вздрагивала, как от озноба.
Я никогда еще не видел сестру такой, к тому же мы с ней остались один на один впервые за многие годы. Сколько помнится, в последний раз это было во время моих университетских каникул, когда мы оба жили дома, и она как раз только что обручилась. Потом с нею всегда был Джеймс или и Джеймс и дети. Сегодняшний контакт дал мне новое понимание ее характера, а ведь сколько я намучился с персонажем моей рукописи по имени Каля. Сцены из детства, в которых участвовала она, были в числе труднейших, требовавших особой изобретательности.
Фелисити стояла и ждала, пока закипит чайник, а я беззвучно пытался ее загипнотизировать, понудить, чтобы она оставила меня в покое, уехала. Вызванный ею сбой еще больше обострил мою потребность писать. Не исключено, что именно в этом и состоял непреднамеренный смысл ее появления: нарушить мое спокойствие, дабы помочь мне. Я мысленно побуждал ее уехать, чтобы я мог завершить работу. Передо мной даже маячила смутная возможность нового варианта, варианта, где я продолжу свои поиски правды, еще дальше уходя в безбрежное царство фантазии.