Ловец мелкого жемчуга
Шрифт:
– А меня Георгий, – кивнул он и замолчал, не зная, что еще сказать. – Да вы садитесь, – спохватился он. – Чаю попьете?
– Спасибо, не буду вас затруднять, – отказалась она. В этих ее словах, а главное, в интонации, с которой они были произнесены, послышалось неожиданное изящество. – Я думала, может, вы к нам перейдете…
– К вам? – удивился Георгий. – Почему к вам? И к кому – к вам?
– Да муж сказал, вы насчет комнаты к нам заходили, – объяснила она. – Мы через три дома от вас живем, помните? Я в больнице
– Вот тот, щербатый – ваш муж? – поразился Георгий. – То есть, в смысле… – тут же смутился он. – Да, я заходил. Но я, знаете, потом сразу этот дом нашел. Ну, он открытый стоял, я и подумал, что… Если нельзя, я освобожу, конечно. Но не хотелось бы. Я уже и привык как-то, – улыбнулся он.
– Почему же нельзя? – Мила улыбнулась в ответ, и Георгий увидел, что сбоку у нее не хватает зуба.
Ему стало стыдно, что он назвал ее мужа щербатым. Ему вообще сразу стало стыдно перед ней, хотя и непонятно было, за что.
«Еще про народ чего-то там рассуждал! – сердясь на себя, вспомнил он встречу с ее мужем. – Какой народ, при чем народ? А она тогда кто? А я?»
– Вы не беспокойтесь, живите тут, если по душе пришлось, – сказала Мила. – Хозяйка еще прошлый год умерла, а сын ее, Сашка, в Александрове живет. Он и был-то последний раз на похоронах только. У него женщина в Александрове, – зачем-то объяснила она. – Не жена, а так живут. Конечно, если выгонит она его, он сюда приедет. Куда ему еще деваться, пьянице?
– Ну, может, еще месяц-другой не выгонит, – улыбнулся Георгий. – Так и доживу до конца съемок.
– Может, и не выгонит, – кивнула Мила. – Мы, бабы, терпеливые.
– А вы… – начал Георгий, но закашлялся: все-таки дом прогрелся не в первый день, и он, как обычно, успел простудиться.
– Простыли вы, – покачала головой Мила. – Пришли бы к нам в баню, мы по субботам топим. Теперь будем топить, – уточнила она. – Без меня-то Коля ничего не делал, пил только. А теперь я с больницы вернулась, буду топить.
Ее лицо выглядело таким бесплотным, таким прозрачным, что казалось, оно насквозь просвечивается даже тусклым светом единственной лампочки, висящей под низким потолком, – просвечивается так же, как негустые ее светло-русые волосы. Словно струна была в ней натянута, и Георгий почувствовал, как сердце его отзывается какой-то неловкой жалостью на почти беззвучное подрагивание этой струны.
Из-за неловкости он всегда делал или говорил что-нибудь такое, от чего эта неловкость только усиливалась.
– Вы вылечились уже? – ляпнул он и тут же прикусил язык.
– Ой, не знаю, как и сказать. – Мила, к счастью, никакой бестактности в его словах не расслышала. – Мне же двадцать пять уже, восемь лет замужем, а родить никак не могу. От этого и лечилась. А вылечилась или нет, кто его знает?
–
«И про козла этого забыть хоть на месяц, – подумал он. – Глядишь, и родила бы».
– Какой там санаторий! – махнула рукой Мила. Кажется, она была слишком бесхитростна, чтобы заметить двусмысленность его слов. – Меня вон две недели только не было, а Коля сколько всего с дому пропил! Спасибо, соседка приглядывала как могла, а то бы из мебели один подоконник остался. Она и корову доила. Вы берите у нас молоко, – предложила она. – Я чисто дою, не беспокойтесь, и денег много не возьму. Творог делаю тоже, масло сама сбиваю. Берите!
– Спасибо, – кивнул Георгий. – Я люблю молочное, все буду брать.
– Вам надо, – серьезно сказала Мила. – Вон вы какой большой. Ну, заходите, как время будет.
Она снова накинула капюшон и вышла в сени. Георгий проводил ее до порога и долго еще смотрел вслед, хотя ее давно уже не было видно сквозь пелену дождя. Он не знал, что делать с непонятной своей жалостью к этой женщине с прозрачным лицом и виноватым взглядом.
Солнце опустилось совсем низко, повисло прямо перед окном. Комната наполнилась золотым вечерним светом, в котором покой смешивался с почти неуловимой тревогой.
«Ускользающее от определения, но понятное взору… – вспомнил Георгий, и Полина как будто опять мелькнула перед ним и улыбнулась, исподлобья глядя черными своими глазами. – Где это у Чехова такое написано?»
Он сел на лавку у окна, положил на подоконник книгу и забыл обо всем.
Те слова он так и не нашел, но нашел другие.
«Огни были неподвижны, – читал Георгий при последнем свете вечернего солнца. – В них, в ночной тишине и в унылой песне телеграфа чувствовалось что-то общее. Казалось, какая-то важная тайна была зарыта под насыпью, и о ней знали только огни, ночь и проволоки…»
Эти слова, написанные сто лет назад, вдруг открылись ему во всей их живой простоте, открылись так ясно, словно та самая важная тайна жизни стала понятна и его взору – понятна без слов. Это было то самое, что он увидел сегодня в визир камеры, что было на Полининой картине и в ее улыбке, – и Георгий засмеялся от счастья, которое коснулось его так неожиданно и необъяснимо.
Глава 14
– Об этом, Гора, обычно на пятом курсе задумываются. – Валера не отрываясь смотрел на поплавок, и поэтому казалось, что он не с Георгием разговаривает, а так, произносит нечто в пустоту. – А на первом-втором у всех крыша едет, все гениями себя считают. Думают, перед ними все открыто, и что закрыто – то тоже открыто. А ты вот… То ли время такое ускоренное, то ли ты из молодых, да ранний.