Ловец
Шрифт:
Карлос Ренье. По словам призрака – лучший друг. Дух вскользь упомянул, что старик незадолго до смерти заглядывал к нему на рюмку чая и просил ссудить денег. На удивленный вопрос Томаса о том, что же случилось, Карлос ответил, что, по словам целителей, ему недолго осталось коптить этот свет. Наследников же у приговоренного эскулапами не имелось. Оттого он и отписал большую часть своего состояния сиротскому приюту. И дабы удостовериться, что все отойдет на благое дело, лично решил проконтролировать передачу своего состояния богадельне, пока, так сказать, находился на этом свете, а не в закоулках лабиринта. Сейчас же болезнь немного отпустила, и Карлос
Тэд постучал карандашом по столешнице. Он бы вычеркнул этого Карлоса из списка: ни мотивов, ни исчезновения денег. Действительно, все имевшееся состояние Ренье (к слову, на тот момент уже совсем не большое), и правда, было переведено в собственность приюта. Вот только настораживало то, что после смерти друга Карлос прожил еще три года. Болезнь гнула его все ниже, наклоняя головой в могилу, но старик держится. Хотя должен бы был уже уйти по лабиринту за грань, по словам целителей. И это странно. А странностей ловец не любил.
Зато лорд Руферт, занимавший в списке Тэда почетное пятое место, вызывал массу вопросов. Этот аристократ жил исключительно игрой в покер, а вернее – выигрышами. Правда, за шулерством ни разу пойман не был, но ходили слухи, что этот джентльмен не чист на руку. Счетов не имел, предпочитая собственный домашний сейф банковскому. Правда, в картежном списке побед Руферта случались и проигрыши. Такое фиаско имело место быть как раз за несколько дней до гибели Томаса. В бридж–клубе картежник заложил последнее, желая отыграться в партии с Элгрисом, но масть отчаянно не шла. Итогом затянувшейся за полночь игры стала расписка, что Руферт вернет свой долг Томасу и только ему.
Формулировка возврата вызвала у ловца особый интерес: ведь, исходя из нее, при гибели Элгриса ничего выплачивать родственничкам проигравшего бы не пришлось. А если учесть, что сумма значилась в сто тысяч талеров, то это вполне соответствовало мотиву.
И, наконец, Ангелина. Жена покойного, о которой призрак отзывался как о существе исключительном, утонченном и возвышенном. Но Тэд по опыту знал, что зачастую именно такие идеальные и берут в руки нож, дабы ударить в спину. Он включил имя матери Шенни, руководствуясь скорее чутьем, нежели логикой.
– С кого же начать? – ловец вслух задал вопрос сам себе. – И как бы не вспугнуть раньше времени…
Его голос прозвучал неожиданно громко, отразившись от оконного стекла и пустых кабинетных стен.
Тэд усмехнулся. Жестко, цинично и, отбросив карандаш, уже значительно тише протянул, глянув на часы:
– Половина четвёртого… самый разгар.
Ловец встал, потянулся, но надевать форменный китель не стал. Подошел к шкафу, в недрах которого можно было найти даже то, о чем и помыслить не могло нутро дамской сумочки. Здесь, казалось, было все: и парики, и строгие пиджаки, и разрывные амулеты, и даже, невесть откуда взявшийся, засаленный дамский бульварный роман.
Ловец потянулся за пиджаком. Дорогая ткань, модный фасон. В следующее мгновение он нещадно смял одежду, на которой до этого не было ни единой складки. Потом достал с верхней полки фляжку с бренди и, отвинтив, опрокинул ее содержимое в рот.
Постоял, гоняя по деснам крепленую жидкость и, подойдя к фикусу, квартировавшему на подоконнике, выплюнул бренди в горшок. Чахлое растеньице, которое хозяин периодически «спаивал», ничего возразить на такие действия не могло, но жухлые листья стали безмолвным укором блондину. Вот только Тэд был не из тех, кого могут смутить высохшие травинки. Его и высохшие старые девы, такие, как личный секретарь мессира, не могли усовестить. А она-то знала толк в словесных изнасилованиях и любила почитать нотации, пока ловцы ожидали приема под дверями кабинета начальника. Куда уж до нее фикусу.
Тэд же лишь тяжело вздохнул и сбрызнул себе лицо остатками бренди. Переводить хороший продукт впустую было откровенно жаль, но ему требовалась ясная голова. А вот вид наоборот – богатенького лоботряса подшофе.
Да, проще было бы заявиться к каждому из подозреваемых как официальное лицо, но дело о смерти Элгриса даже не заводилось – несчастный случай и все. А допрашивать подозреваемых, как причастных к побегу душ из барьера? Для подобного нужно было вывернуть фантазию наизнанку.
К тому же ловец на собственной шкуре понял: иногда лучше было умолчать о том, что ты при исполнении. Сейчас же он печенкой чуял – именно тот случай.
Тэд взмахом руки открыл проход в лабиринт. С появлением в его жизни пигалицы был один плюс – сойти с ума, блуждая по закоулкам мира без теней, ему уже не грозило. Вот только почему воспоминание о Шенни отозвалось в груди глухой тоской?
«Зараза мелкая», – с такой мыслью ловец шагнул в лабиринт.
Шенни
Посиделки на кухне завершились за полночь: хотя время уже было поздним и клонило в сон, за чашкой взвара с облепихой и мятой хотелось сидеть и сидеть, болтать о чисто женском. Оказалось, что меж мною, Фло и Марлен гораздо больше общего, чем это могло бы показаться на первый взгляд. Мы смеялись, шутили, обсуждали важное и ерундовое. А потом, когда Марлен и Фло засобирались спать, я осталась наедине с книгой.
Да, посиделки – это хорошо, но учебу никто не отменял. Я уже было приготовилась, что придется долго упрашивать талмуд, гладить его по корешку, сдувать невидимые соринки, но едва дотронулась до обложки, как книга распахнулась сама, причем сразу на середине.
Меж страниц лежал нераспустившийся бутон алой розы. Я осторожно взяла его и поднесла к лицу. Меня окутал тонкий аромат. Услужливая память тут же напомнила и значение этого цветка. Распустившаяся красная роза – это признание в страсти, буквально: «Я не могу без тебя». Бутон – «Кажется, я в тебя влюбляюсь».