«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)
Шрифт:
Недавно мы сидели в вашингтонском джазовом One step down [470] с Максимом Ш. [471] , Левой З. [472] и Кириллом Д. [473] Тут пришла максимовская девушка [474] и говорит: а я третьего дня была у Бори и Беллы на Воровской. У-у-у-п-п-с!
Целуем и поздравляем с Рождеством и Новым годом.
Белла Ахмадулина – Василию и Майе Аксеновым
470
Легендарный джазовый клуб.
471
Шостакович.
472
Збарский.
473
Кирилл
474
Вероятно, Аксенов с доброжелательной шутливостью говорит тут о Татьяне Полторацкой, жене Максимова.
5 января 1983 г.
Вася и Майя!
С Новым годом, третьим без вас…
Разговаривать с вами – в воздух, с поручением заходящему солнцу, просто – в лес, в снег. С уверенностью, что вы – слышите, знаете, всегда разговаривать с вами, даже до слышного прохожим бормотания – легче, чем писать. Особенно, если что-нибудь вдруг хорошее, что и следует считать счастьем…
Например, ночью слышали твой голос (и вся Москва слышала): [475] «Здравствуйте, господа!» – твой ясный, здравый, умный, но столь для меня мой, мне принадлежащий, вот он, возле уха на переделкинской подушке – и: как это – «нас – рас – раз… развели по двум разным концам земли».
475
В начале 80-х гг. В. Аксенов вел на «Голосе Америки» программу «Смена столиц».
Утром, в отчаянии, в осознании этой приставки (ничего себе приставочка к корню) – все думаю о тебе, о вас, едем с Лизой в Переделкино. Сошли с поезда – из снега свежий сгусток стройных, словно привидевшихся черт: маленький (уже взрослый) Петя Пастернак целует в щеку. И засмеялась: милый Вася, ничего, видишь – идем с Лизкой в аптеку, в магазин. В магазине – все то же, и в Сетуни – и много посвящено тебе.
Вот все и счастья мои.
Еще: между чужими чтениями еще раз прочла «ОК» [476] и еще раз возлюбила твою драгоценную и вещую книгу (твои мои книги спрятаны. А для прочтения другими держу, чтобы читали, некоторые задерживают, зажиливают, очередь, как всегда, – пререкается).
476
«Остров Крым»
Радость: ты – в расцвете зрелого ума, чудного дара.
Мы же – в упадке.
Про Жору ты знаешь. Сегодня (5-ого января) опять они с Наташей весь день (с 9 до 18), как и вчера, – в тюрьме давали показания по делу Бородина [477] (замечательный, я его лишь однажды у Жоры видела) и по делу Крахмальниковой [478] .
Наталье завтра опять идти.
Вроде к тому клонят, чтобы он, дескать, покаялся, назвал… вздор, одним словом… но – до 20-го января, иначе – дело совершенно готово. Надежда: что он ведь не оповестил их о возможности для него – уехать, так, слухи, подслушка, то есть – не о возможности, конечно, а о его каком-то смутном, вынужденном решении, о поездке для лечения… как-то все это не так, а как нужно – я не знаю и советовать не умею.
477
Леонид Иванович Бородин (1938–2011) – писатель; два раза (в 1967 и 1982 гг.) был осужден за антисоветскую деятельность.
478
Зоя Александровна Крахмальникова (1929–2008) – диссидент и религиозный писатель, была арестована 4 августа 1982 г., а в 1983 г. приговорена к заключению и ссылке.
Написала лишь 25-ого декабря письмо на «высочайшее» имя – отдали невесть кому [479] . Нет письма, копия теперь у меня – и что же мне советовать или делать?
Сегодня все с Инной и Семеном [480] , все беспомощны, Жора же по телефону рассказывает, что и как, приедет 7-ого, на Рождество.
Васенька, прости, родной мой брат и друг, сбивчивость и нехудожественность писания.
Нет, что ли, ясных трезвых
479
Имеется в виду письмо Беллы Ахмадулиной на имя Генерального секретаря ЦК КПСС Ю. В. Андропова с просьбой разрешить Георгию Владимову выехать за границу.
480
Лиснянская и Липкин.
Ночь, елка нежно и прельстительно сияет под окном, спят дети, по коим разрывается сердце. Вздыхают и вздрагивают спящие собаки.
И – снег, звезды, лампа, отраженная в черном окне. Казалось бы – что еще надобно, не грех ли капризничать?
Васька, ну да ладно. Мои радости – все же мои. Старые люди очень утешительны. Наталья Евгеньевна Штемпель [481] («Воронежские тетради») соотносится со мной по почте и телефону – и сразу я радуюсь, легчаю сердцем. Анастасия Ивановна Цветаева – слава Богу, бодра, хоть, при обожании, пререкаюсь немного, но она, к счастью, этого как раз не слышит.
481
Наталья Евгеньевна Штемпель (1908–1987) – друг О.Э. Мандельштама, адресат его стихотворений; автор воспоминаний о поэте.
И даже, если мы с тобой, с вами, не увидимся на этом свете, – разлуки – нет.
При случае – скажи Володьке и Леве [482] .
Васенька, много нашей жизни, у нас отнятой, – в тебе, тебе дано ее длить, беречь и осуществлять. Целую тебя (через сотни разъединяющих верст – это ближе и правильней всего остального).
Белла.
Продолжение письма
(Дальше – лишь к Майе.)
482
Войновичу и Копелеву.
Маята! Когда-то – незадолго до вашего отъезда – ты принесла мне пачку Marlboro – и я иногда прикасаюсь щекой к этой пустой коробочке. Вот и сейчас – сходила и прикоснулась. Сколько всего твоего пропало по длинной мере жизни, а коробочка – вот.
Майка, так хочу говорить о печали, благодарить, а не просить, и все же – прошу.
Я знаю, что твои дорогие и драгоценные подарки давно превзошли бедную сумму, упомянутую Васей и тобой, но знаю также, что счет другой и все – другое. Прости, что говорю о пустяках, не соизмеримых с твоей добротой и щедростью, но, если осталось от этих денег, потрать, Маята, купи что-нибудь, знаешь, детей жалко – особенно Лизку, уж слишком оборванка и еще рада, что – как я. Аньке – от Пика перепадает и штаны мои идут. А Лизка – по сути душа и нага, как душа. Купи ты им, Христа ради, Аньке – джинсы, № – по-моему, 36, в общем, ей – впору мои в обтяжку и короткие, купи ей лифчик и трусы для купанья, две пары, размер лифчика – между 0 и 1, у нас не продают и за это она не купалась прошлым летом. Лизке же бедной – тоже джинсы (10–11 лет, размер – не мыслю) и еще чего-нибудь.
Видишь, это совершенно – из Васькиного «Острова Крыма» получается.
Маята, еще, когда прошу, смеюсь над собой и жалею Пика – не утяжелить его багаж.
Мы тут ехали с Лизкой в электричке, солнце нас весело осветило, и, без ужаса, правда, ужаснулась я причудливости, уже юродивости наших одеяний, да и лиц. И брат Лиза, хрупкий, верный, рваный, почувствовав, сказала – утешительно, угодливо: «Почему это я, мама, только все старое-драное люблю носить?» – как если бы ей предлагали выбор. А Анька – барышня, и в моей бессмысленности она не виновата. Она все скачет на лошадях.
Маята меня смешит, список надобного московским друзьям из «ОК» – помнишь?
Мне же, если остатка тех денег хватит и если влезет в сумку, – может быть, какую-нибудь дешевую такую куртку, то есть подешевле, чтоб зимой в деревне ходить? И вот еще – вдруг: валенок не продают ныне, но бывают такие чужеземные валенки. А может быть, это и блажь, и тяжело. И – о, безвыходность – тоже джинсы и свитер какой-нибудь – это, если с Жорой обойдется, я в Тарусу съезжу. Я наговорила, при фальшивом бескорыстии, на, наверно, огромную сумму, но это я так, приблизительно. Майя, а ты лучше старое какое-нибудь твое и Ванькино [483] нам посылай, не надо таких роскошных бархатных брюк, мне даже лучше бумажный, всегда мной любимый до тебя, бархат. И еще – карандаш для глаз – не продают.
483
Внук Майи Аксеновой Иван Трунин.