Ловушка для ангела
Шрифт:
В этот момент комнату, где находилась Лариса, тряхнуло. Вначале несильно. Потом толчки повторились и стены рассыпались на невидимые осколки.
Лариса перешагнула невидимую грань, ступила на другую часть призрачной комнаты и больше ничего не воспринимала.
30
Спешно одевшись, Станислав Кузьмич вдруг резко затормозил возле двери. А ведь он даже не знает, где Пейков живёт! Что это с ним? Излишнее доверие, или его уже давно нагло водят за нос?
Да,
Лаврищев сам себя уже плохо понимал. Инстинкт предупреждал его о возможной опасности, но ярость гнала вперёд. Тупое воспаление в мозгу слегка рассеялось, когда он увидел «Lexus» Пейкова, припаркованный возле офиса фирмы.
— Ах, ты уже тут! — злорадно обрадовался Станислав Кузьмич и благодарным оскалом улыбнулся судьбе.
Пейков курил в кабинете, сосредоточенно глядя на пепельницу. Вдруг его лицо сильно изменилось. Он резко обернулся к двери.
Через минуту она распахнулась и в кабинет влетел разгневанный Лаврищев с выпученными от бешенства глазами. Его лицо перекосила злость. Он смотрел на своего зама с нескрываемым отвращением.
— Что сволочь, радуешься? Думаешь, пристроил своего сынка? И себе безбедную старость обеспечил, родственничек? — процедил сквозь зубы Станислав Кузьмич, схватив за лацканы пиджака своего вчерашнего приятеля, а теперь уже злейшего врага.
От такого неслыханного коварства Лаврищев совершенно обезумел! Он дошёл до точки кипения!
— Остынь! Олег мне не сын! — Пейков с лёгкостью отбросил от себя Лаврищева.
Станислав Кузьмич впервые почувствовал в невысоком и немолодом Пейкове не дюжую силу, но это не охладило его гнев. Его трясло!
— Олег не мой сын, — повторил Артём Андреевич, повернувшись лицом к окну и спиной к Станиславу Кузьмичу, словно провоцируя того на нападение сзади. — Он сын майора Черкасова, того самого, который застрелился из — за тебя! Помнишь, надеюсь? Я давно испытывал искушение рассказать тебе правду!
Артём повернулся к Лаврищеву и, глядя ему в глаза, говорил чётким, тихим голосом, а Станиславу Кузьмичу казалось, что в его мозг вбивают раскалённые гвозди.
— Всё помню, как сейчас. Ведь прошло всего каких — то десять лет! — продолжал Пейков. — Я был на задании в вашем городе. Тогда я странным образом подставился и с ножевым ранением попал в хирургию. Палаты были переполнены. Некоторые больные лежали прямо в коридоре. Из лекарств — только бинты и марганцовка и клизма. Врачи лечили в основном подстреленных братков. У остальных тяжёлых пациентов шансов выжить не было, потому, что у них просто не было денег.
Со мной в палате пацан лежал. Ему срочно нужно было дорогое лечение. А у родителей не было денег. Ты не дал! Ты украл, положенные, Черкасову боевые! А он за них в Чечне жизнью рисковал, пока ты лобстеров хомячил и жир нагуливал!
Пытаясь как — то исправить содеянное зло, Пейков почти перешёл на шёпот. Наверно правда, что в какой — то момент атаки солдатом овладевает спокойствие.
— У Олега началась гангрена. Сначала ему ампутировали одну ногу, потом другую, а ему становилось всё хуже и хуже. Сразу остановить гангрену не удалось даже мне. Я тогда был очень слаб. Потом, как только немного оправился, отвёз Олега в Москву, пристроил в наш госпиталь. Жизнь ему тогда спасли, а вот ноги потом ещё два раза укорачивали. Его одноклассники в армии маршировали, а он заново ходить учился на протезах.
Его отец не выдержал — застрелился. И мать всего этого не пережила. В жизни бывают разные потери, но самые тяжёлые — это потери близких.
Артёму легко удавалось вновь пережить страшные воспоминания. Перед ним стоял обычный человек Лаврищев. И чем больше он ненавидел Артёма, чем больше от него исходила негативная сила, тем сильнее становился Пейков.
— И меня дома почти не было. Я тогда выполнял очень ответственную работу. Так он с сиделкой пять лет и жил. Она женщина была хорошая, добрая. Но всё же женщина, а слёзы и жалость подавляют волю. Ситуация и впрямь была мрачная. Я в него потом долго пытался жизнь вдохнуть. Только, когда его с Алиной познакомил, он улыбаться начал.
Так, что ты ему по гроб жизни должен!
— Ну, ты, Ангел! Крылья — то не жмут? — процедил сквозь зубы Станислав Кузьмич. — Не много ли на себя берёшь! Да я тебя раздавлю, как блоху! — хрипел Лаврищев.
Его лицо пошло красными пятнами. Сейчас он защищал всё, к чему стремился всю свою жизнь.
— Хочешь из меня жалость выдавить? А мою дочь ты пожалел? Думаешь, я не расскажу Алине, как ты её использовал? Ты без её ведома подверг её внушению! А это насилие над личностью! Она моя дочь, она поймёт! — Его тон становился всё агрессивнее.
— Я не касался её сознания, — Пейков говорил спокойно, хотя это давалось ему уже с трудом. — Олег — это её собственный выбор. А, если на то пошло, тогда уж всё расскажи, или мемуары напиши с чистосердечным признанием!
Пейков уже корил себя за бесполезную попытку поговорить со своей жертвой по душам. Это было крайне глупо с его стороны. Артём Андреевич читал мысли Лаврищева. И в душе рассмеявшись над собой, ощутил себя законченным романтиком.
Потеряв интерес к разговору, он отвернулся к окну.
— В глаза смотри! — разгневанный Лаврищев с силой развернул его за плечо.
— Ты, правда, этого хочешь? — спокойно спросил Артём и сосредоточил свой взгляд на переносице Лаврищева.
Станислава Кузьмича прошил животный страх, постепенно переходящий в ужас. Он не чувствовал своего тела, не видел кабинета. Только строгие, непонятного цвета глаза Пейкова, от которых он не мог отвести взгляд.
Наверно так же чувствует себя лягушка, которая инстинктивно пятясь, всё же послушно запрыгивает в пасть удава.