Ловушка для героев
Шрифт:
— А как хочешь ты?
— Если подыхать, то в открытом бою. Чтобы утащить их с собой. Хотя бы дюжину. Хотя бы столько, сколько положили они. Я не хочу погибать от пули, выпущенной из засады…
— В бою да. В бою хорошо. Как солдат…
— Вот именно, как солдат. А не как загнанная лисица. Я пошел.
Капитан развернулся и пошел туда, откуда только что прибежал.
— А я? — спросил американец.
— А ты можешь идти… на все четыре стороны…
— На четыре стороны это значит сразу везде? Это значит никуда? Так?
— Это
— Эта та сторона, куда я иду. Это назад. К вьетнамцам.
— Тогда я тоже иду к вьетнамцам. Мы же теперь вместе. — И американец свел руки, как будто они были зажаты в колодках.
— Ну, вместе так вместе…
Недавние пленники возвращались по собственным следам. Только теперь они не бежали. Теперь они шли медленно. Спешить им было некуда. На собственные похороны не торопятся.
— Стой! — вдруг сказал Кузнецов.
— Опять назад? Да? Опять не в ту сторону…
— Да погоди ты, янки…
А почему обязательно найдут? Почему найдут?
Потому что это их территория? Потому что они знают эти джунгли как свои пять пальцев? Потому что будут в этих джунглях искать досадивших им беглецов? Потому что будут искать?..
Ну конечно, будут искать! И найдут! Потому что знают эти джунгли как пять пальцев. Потому что будут искать… Там, в джунглях. Куда пленники, по идее, и должны бежать со всех ног… А куда пленники не должны бежать? По мнению вьетнамцев? Где пленников не может быть? Где их не будут искать?
В том-то и дело!
— Стой! — еще раз сказал капитан. — Пойдем не так. Пойдем друг за другом. Шаг в шаг. Как тогда, помнишь?
— Помню, да!
— И чтобы ни одной веточки, ни одного листика не потревожить. Чтобы как кошка на мягких лапах. Понял, янки?
— Понял. Да.
— Тогда пошли полегоньку… Дальше беглецы шли как по минному полю. Шли, отсматривая каждый следующий шаг, обходя опасные сучки и слишком выступающие в сторону ветки. Шли так, что за ними не оставалось следов.
Они приблизились к кустам, за которыми, присмотревшись, можно было увидеть плац, вкопанные в землю колья и лежащие возле них трупы. Они заметили суету солдат в лагере, машины, в которые спешно грузились вооруженные вьетнамцы.
— Мы будем делать бой здесь? — спросил американец.
— Нет, мы не будем принимать бой. Пока. Мы спрячемся.
— Где спрячемся? Здесь?!
— Именно здесь! Где они нас будут искать меньше всего. Они думают, что мы побежим в джунгли. Они будут ловить нас именно там. А мы будем здесь! Почти в их лагере. Где искать нас им никогда не придет в голову!
— Но мы не можем быть здесь всегда.
— А мы и не будем всегда. Мы переждем, пока суета утихнет, пока они вернутся из поиска. И потом уйдем. Но только потом. А не сейчас.
— Сколько мы будем ждать?
— Столько, сколько понадобится!
— Yes! Столько, сколько по-надо-бится! Я не спорит…
— Тогда копать будем здесь, — показал Кузнецов. — Здесь самое доброе место.
— Почему здесь? Здесь все открыто. Ты уверен?
— Уверен. Меня на этих делах полгода натаскивали. В буреломах и буераках ищут все. А открытые участки проскакивают. Потому что кажется, что и так все видно. И так видно, что никого нет. Поляны не осматривают так, как густолесье. Копать будем здесь! И как можно быстрее.
Двумя штык-ножами, снятыми с убитых конвоиров, беглецы подрезали дерн, уложили его вниз травой, подсунули под него края расстеленной одежды и стали выбирать и ссыпать на них вытащенную из ямки землю. Очень осторожно, чтобы, не дай Бог, не просыпать выбранный грунт на траву. Работали они быстро и на совесть, потому что в награду должны были получить не деньги — жизнь.
Когда в яме стало возможно поместиться вдвоем, они перекрыли потолок толстыми жердями, потом тонкими, потом забросали листвой и засыпали сверху слоем земли. Поверх уложили листы дерна. Они добивались того, чтобы импровизированная крыша выдерживала вес человека. Чтобы, встав на нее, он не почувствовал прогиба.
— Ну как?
— Нормально! Можно ходить, как по земле! Можно даже танцевать!
Потом они собрали отдельные просыпавшиеся комки земли. И выпрямили все травинки.
— Ну что, сигаем?
— Сигаем это как?
— Это очень, очень быстро.
Первым в узкий лаз вполз американец Вторым, закрыв за собой вход специальным, укрепленным палками листом дерна — Кузнецов.
— Ну как, понравилось?
— Немножко тесно, да.
— В тесноте, да не в обиде. Все, янки, легли и умерли!
— Умерли это как?
— Умерли — это значит закрыли рот и чтобы не говорить, не чихать, не кашлять, не храпеть, не ворочаться. Желательно даже дышать через раз. Спать будем по очереди, чтобы друг другу шуметь не давать…
— А если, как это говорят русские, нужда?
— А нужду — себе в штаны.
— Но это не есть польза для здоровья.
— Ничего, перетопчешься. В штаны ходить — здоровью меньше вредить, чем если на улицу выходить! Там нужда может быть со смертельным исходом. Ничего, в колодках в порты гадил, и здесь не умрешь… Дети по году в мокрых пеленках живут и ничего, вырастают…
Лежали сутки…
Потом вторые…
Потом третьи…
В первые сутки спали. По очереди. Вначале в полное свое удовольствие. Потом — сколько влезет. Потом — до одури. Потом до тошноты. Потом чуть не до рвоты. «Чуть не до рвоты» выспались к исходу первых суток.
Во вторые сутки — мучились неподвижностью. Тем, что невозможно размять рук и ног. А можно только разгибать и сгибать кисти и шевелить стопами. Затекшее в неподвижности тело болело в каждом своем суставе. Все сильнее и сильнее. Но только глубокой ночью беглецы позволяли себе сменить позу. Насколько это позволяло тесное, как пенал для ручек, убежище.