Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней
Шрифт:
Тревоги относительно несостоятельности демократии достигли своего пика в начале 1918 г. Могут ли демократии быть достаточно безжалостными, чтобы сразиться со своими соперниками в смертельной схватке? Достаточно ли у них воли к власти? Или же демократическая склонность залатывать дыры, копаться и обходиться временными мерами в итоге попросту уничтожит их? На Востоке люди действия, Гинденбург и Людендорф, Ленин и Троцкий, брали в свои руки свою судьбу и, возможно, судьбы всего мира. Тогда как на Западе политики-демократы ждали, чем все обернется. Автократы отвечали за свои поступки. А что могли предложить демократы?
Две речи
Прежде всего у них было то, в чем демократические политики никогда не испытывают недостатка: у них было больше слов.
В начале 1918 г. внимание всего мира было приковано к белорусскому городу Брест-Литовску, где представители Германии и России вели переговоры об условиях выхода России из войны. У руководителей западных демократий было два главных опасения относительно того, чем могли завершиться эти дискуссии. Первое было связано с тем, что большевики уступят немцам слишком много, сместив тем самым баланс сил в военном конфликте. Второе – с тем, что большевики деморализуют демократическую военную мобилизацию, подвергнув ее осмеянию. Большевики презирали западную демократию, в которой видели бесспорную фикцию. Троцкий воспользовался мирными переговорами как поводом, чтобы обнародовать подробности тайных договоренностей между царским режимом и западными союзниками, надеясь показать, что все участники военных действий стоят друг друга: все они строили козни, лгали и стремились к приобретениям. «Разоблачая перед всем миром работу правящих классов, как она выражается в тайных документах дипломатии, мы обращаемся к трудящимся с тем призывом, который составляет неизменную основу нашей внешней политики: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”» [11] .
11
Trotsky L. On the Publication of the Secret Treaties. 1917. November 22 // Soviet Documents on Foreign Policy, <www.marxists.org>.
В начале января 1918 г. «Правда» определилась с позицией относительно цели, заявленной Вильсоном, – сделать мир безопасным для демократии. По ее мнению, это была неумная шутка. Американское государство вступило в войну не ради «права и справедливости», но чтобы защитить «циничные интересы нью-йоркской биржи».
Господин Вильсон служит американской военной промышленности точно так же, как кайзер Вильгельм – металлургической и сталелитейной промышленности Германии. Свои речи он читает в образе квакера-республиканца, тогда как другой облекает их в туман прусской протестантско-абсолютистской фразеологии. Но по сути это одно и то же (цит. по: [Кеппап, 1956, р. 263]).
Демократические лидеры Запада не волновались из-за того, что их население будет читать «Правду». Но они боялись дестабилизации как следствия заявлений большевиков, сказавших, по сути, что война была заговором против демократии. И в Лондоне, и в Вашингтоне было решено, что пришло время заново определить причины, по которым демократические страны участвовали в этой позорной войне. Они должны были опровергнуть мысль, будто за кулисами театра войнных действий все ее участники одинаково дурны.
Первыми свои аргументы представили британцы. Премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж выступил 5 января с речью на собрании лидеров профсоюзов, на котором определил военные цели союзников. Он решительно отверг заявление большевиков, будто между двумя сторонами этой войны не было никакого нравственного различия.
Центральные державы стремились к территориальным приобретениям и материальной выгоде, которую должно было принести им насилие. Демократии же просто пытались себя защитить. Ллойд Джордж заявил, что «демократия в этой стране означает, что надо стоять до последнего за демократии Франции, Италии и других союзников» [Lloyd, 1936, р. 2522]. Следовательно, это была война демократической солидарности. Цель состояла в том, чтобы возместить ущерб, нанесенный им всем, а для этого требовалось компенсировать территориальные или материальные потери, вызванные войной. Следовало дать ясно понять, что ни одна демократия не может стать жертвой военной агрессии.
Речь Ллойда Джорджа была составлена так, чтобы показаться достаточно разумной: кто же против того, что демократия должна себя защищать? Следуя этой цели, он на словах подчеркнул приверженность идеям, которые обычно связывались с Вудро Вильсоном, в том числе национальному самоопределению и созданию международной лиги, которая должна будет заниматься урегулированием будущих конфликтов. Но Вильсон на это не повелся. Он, в свою очередь, зачитал 8 января перед Конгрессом речь с формулировкой целей войны, в которой перечислил 14 принципов демократического мира. Она была задумана в качестве отповеди и Ллойду Джорджу, и Ленину.
Речь Вильсона с «Четырнадцатью пунктами» завоевала репутацию одного из главных утверждений демократического идеализма в XX в. Однако нигде в этом списке предложений Вильсон на самом деле не использовал слово «демократия» (в отличие от Ллойда Джорджа, речь которого изобиловала этим термином). Ллойд Джордж хотел объяснить, почему демократия будет в безопасности только в том случае, если одержит в этой войне победу. Тогда как по Вильсону из этого следовало, что дело демократии слишком уж зависит от ее ближайших перспектив. Он, конечно, хотел выиграть войну. Но он не хотел, чтобы кто-нибудь подумал, будто победа демократиями, – это то же самое, что победа демократии. Последняя должна быть достигнута позже, и на это потребуется время. Демократия представлялась дорогой к миру – Вильсон был уверен, что стабильные демократии никогда не пойдут друг на друга войной, – но это должна быть длинная дорога. В спешке ничего не выйдет.
Несмотря на изменения в своих политических позициях касательно войны, Вильсон всегда придерживался принципов политической философии, которые усвоил еще в те времена, когда изучал политику в качестве ученого. Он никогда не верил во внезапные моменты демократических преобразований. И, напротив, считал, что демократии нужно время, чтобы окрепнуть и воспользоваться своими глубинными силами. Он чувствовал, что американцы инстинктивно понимали это. Но большая часть остального мира это не понимала. В этом образе мысли был своего рода расовый перекос: получалось, что у англосаксов есть темперамент, необходимый для демократии, но более азартные народы увлекались ею и заходили слишком далеко. Американцы, несмотря на всю свою кипучую энергию, понимали, что демократия требует терпения. Вильсон, однако, не думал, что достаточно довериться тому, что он, подобно Токвилю, называл «демократическим провидением». Также он считал, что демократия нуждается в сильном руководителе. Непрерывное прогрессивное развитие американской демократии могло увязнуть в посредственности. И если азартным демократиям нужно было успокоиться, стабильным, напротив, нужно было пробудиться и раскрыть в себе свой истинный потенциал. Вильсон полагал, что для этой цели стоит использовать кризисные ситуации. В них он видел возможность заново утвердить условия демократического прогресса [12] .
12
Подробное обсуждение позиции Вильсона по политике в кризисных ситуациях см.: [Schulzke, 2005, vol. 37, р. 262–285].
«Четырнадцать пунктов» вполне согласовывались с этой политической философией. Эта речь стала актом сильного лидера, который не хотел, чтобы его загнали в тупик. Сами эти 14 пунктов должны были определить рамочные условия мира, т. е. пространство, в котором демократия могла бы развиваться. Этого следовало достичь посредством «публичной дипломатии» (исключая секретные договоренности) (пункт 1), свободы мореплавания (пункт 2), свободной торговли (пункт 3), разоружения (пункт 4), национального самоопределения (пункт 5), урегулирования территориальных споров (пункты 6-13) и новой «ассоциации наций», которая в будущем будет заниматься урегулированием конфликтов (пункт 14) [13] . По сути, Вильсон пытался определить порог для нового мирового демократического порядка, который не был бы ни слишком высоким, ни слишком низким. Ленинский порог был, очевидно, слишком высоким: с позиции большевистского мировоззрения, демократической трансформации можно было достичь только за счет революционного разрыва со всем, что было раньше. Тогда как порог, заданный Ллойдом Джорджем, был слишком низким. Он слишком многое привязывал к самому факту победы и возмещения ущерба, причиненного ныне существующим демократическим странам. Вильсон же был заинтересован в демократических государствах, которым еще только предстояло возникнуть.
13
Идея ассоциации или «лиги» наций, которая бы служила гарантом будущему миру, витала в воздухе еще до вступления Америки в войну, и поклонники у нее в американской политике были на стороне как правых, так и левых (хотя обычно они представляли ее очень по-разному). Работа Томаса Нока [Knock, 1992] остается лучшим исследованием сложных политических истоков идеи Лиги наций, как ее представлял себе Вильсон. Также эта идея пересекалась, пусть и непредумышленно, с некоторыми схемами, разработанными в Вестминстере и предусматривавшими для Британской империи роль образца будущей международной безопасности (один из наиболее влиятельных вариантов этих схем был представлен выходцем из Южной Африки Яном Смэтсом). Об этой стороне истории см.: [Mazower, 2009].
Какое-то время казалось, что этот план сработает. Позиция Вильсона по долгосрочным перспективам тут же получила отклик. Она была тепло принята измученными войной народами Европы, которых привлекло заявленное в ней гибкое и компромиссное представление о том, что может быть после того, как беды кончатся. Она позволяла людям немного помечтать. Но она не повлияла на людей, которые первоначально ее спровоцировали, т. е. на русских, которые вели переговоры в Брест-Литовске. В конечном счете большевики сделали одну из тех вещей, которых боялись союзники. Они отказались воевать. Когда мирный договор 3 марта был наконец подписан, стало ясно, что немцы настояли на безоговорочной капитуляции и что Ленин подчинился их требованиям. Окончательный мирный договор означал для русских утрату огромных территорий, в том числе составлявших часть промышленной базы России. Центральные державы могли теперь сосредоточиться на Западе и начать сражение за окончательную победу [14] .
14
Как выяснилось, немцы никогда не были достаточно уверены в ситуации в России, чтобы оставить ее без присмотра; значительное число немецких войск осталось, чтобы «следить» за миром, который был по-прежнему очень неустойчивым и не исключал силовых столкновений. В этом отношении война продолжалась на двух фронтах, несмотря на кабальные условия Брест-Литовска: войска, которые могли бы определить исход событий на Западе, застряли на Востоке на весь 1918 г.