Ложь во благо, или О чем все молчат

Странную я выполняла просьбу: побывать в чужом доме и заглянуть там в стенной шкаф. Я колесила в поисках нужного адреса и чувствовала нарастающую тревогу. Вот и дом номер 247. Не ожидала, что он окажется таким внушительным. Он стоял отдельно от соседних домов, на плавно извивающейся дороге, в окружении раскидистых магнолий, высоких дубов, скорбных миртов. Дом был выкрашен в неброский, как крылышки бабочки, желтый цвет, все его горизонтали

были обозначены белыми полосами, на раннем утреннем солнце он сиял аккуратностью и чистотой. Все особняки, мимо которых я проезжала, при заметных различиях в архитектуре выглядели одинаково: величаво, но не гостеприимно. До этого момента я никогда не была в Рейли, но определенно сейчас я находилась в одном из самых старых и красивых кварталов во всем городе.

Я подрулила к тротуару и пошла по дорожке к широкому крыльцу, на котором несли караул цветы в горшках. До возвращения в отель у меня оставался еще целый час. Торопиться было некуда, хотя нервы у меня были на взводе. Я возлагала на этот день слишком много надежд, но слишком на многое не могла повлиять.

Я дернула колокольчик, и он еще звенел, когда в боковом окошке показался силуэт и дверь открылась. Передо мной предстала женщина лет сорока, во всяком случае, на десяток лет моложе меня. Улыбка не могла скрыть ее недоумения. Мне стало неудобно, что я потревожила ее в такую рань. На ней были белые шорты, розовая полосатая футболка, ее загару можно было позавидовать. Сама она была маленькая, спортивная; при виде таких фигурок я всегда стесняюсь, что запустила себя, хотя тоже неплохо выглядела в черных брюках и белой блузке.

– Бренна? – Она кое-как пригладила стоявшие торчком короткие светлые волосы.

– Она самая. А вы, насколько я понимаю, Дженнифер?

Дженнифер заглянула за мою спину.

– Она не с вами?

Я покачала головой.

– Думала, что поедет, но в последний момент она отказалась.

Дженнифер кивнула.

– Да уж, ей не позавидуешь. – Она сделала шаг назад. – Входите. У моих детей кончился учебный год, но сегодня утром у них занятие по плаванию, так что нам повезло: дом в нашем распоряжении. А то у детей вечно уйма вопросов!

– Спасибо. – Я шагнула в холл. То, что дома почти никого не оказалось, было удачей, хотя, честно говоря, предпочла бы полное одиночество. Я бы охотно здесь порылась. Но я явилась не за этим.

– Что вам принести? – спросила Дженнифер. – Кофе?

– Нет, ничего не надо, благодарю.

– Тогда идемте. Я все вам покажу.

Она повела меня к широкой винтовой лестнице, и мы поднялись наверх бесшумно, не считая стука моих каблуков по сверкающему темному паркету.

– Давно вы живете в этом доме? – спросила я у нее на втором этаже.

– Пять лет. Мы все здесь переделали, все перекрасили. Включая стенные шкафы, за исключением одного.

– Почему вы его пощадили? – спросила я, следуя за ней по короткому коридору.

– Нас попросила об этом женщина, у которой мы купили дом. Прежние жильцы, супружеская пара, просили ее о том же самом, хотя причины никто не понимал. Женщина, у которой мы купили дом, показала нам надпись. Мой муж хотел ее закрасить, кажется, она его чем-то напугала, но я его отговорила. Она же внутри, пускай остается незакрашенной. – Мы подошли к закрытой двери в конце коридора. – Я не знала, что она означает, пока не поговорила с вами по телефону. – Она распахнула дверь. – Теперь это комната моей дочери, не обращайте внимания на беспорядок.

Я бы не назвала это «беспорядком». Вот мои дочери-двойняшки устраивали в своем логове настоящий кавардак!

– Сколько лет вашей дочери? – спросила я.

– Десять. Без ума от Джастина Бибера. – Взмах ее руки извинялся сразу за все: за светло-сиреневые обои, за покрывавшие стены кричащие постеры.

– То ли еще будет! – Я улыбнулась. – Сама удивляюсь, как пережила подростковые годы своих дочурок! – Я стала думать про свою семью – мужа, дочерей, их детишек, оставшихся в Мэриленде, – и поняла, что соскучилась. Оставалось надеяться, что к выходным все это останется позади и я вернусь домой.

Дженнифер открыла стенной шкаф – неглубокий, как часто бывает в старых домах, плотно набитый одеждой на плечиках, со свалкой обуви внизу. Меня пробил озноб, словно я почувствовала у себя за спиной призрак. Я стиснула руки, Дженнифер дернула за шнурок, и в шкафу зажегся свет. Она сдвинула одежду вбок и сказала, указывая на стену примерно на уровне моих коленей:

– Вот, любуйтесь! Принести фонарь? Нет, лучше вынуть часть одежды. Надо было сделать это еще до вашего прихода…

Она схватила в охапку вещи и начала дергать за вешалки. В шкаф хлынул свет, я присела на корточки и отодвинула пару туфель и сандалии, чтобы дотронуться до вырезанных на стене слов. Старая краска вокруг букв крошилась от малейшего прикосновения.

«Здесь были Айви и Мэри».

Я сразу почувствовала тот страх, который они, должно быть, испытывали, их отвагу. Выпрямившись, я смахнула с глаз слезы.

Дженнифер тронула мою руку.

– Вам нехорошо?

– Все в порядке, – ответила я. – Спасибо, что не закрасили надпись. Все так реально!

– Если мы отсюда съедем, я попрошу новых хозяев не трогать надпись. Это ведь уже история, правда?

Я кивнула. Потом вспомнила про телефон в сумке.

– Можно мне ее сфотографировать?

– Конечно! – согласилась Дженнифер со смехом и добавила: – Только, чур, без беспорядка, устроенного моей дочерью!

Я достала телефон и присела, чтобы запечатлеть надпись на стене. Призрак снова дал о себе знать, только теперь он меня не пугал, а обнимал.

Я болталась возле табакосушилки в надежде перекинуться словечком с Генри Алленом. Но он застрял со своими мулами на другом конце поля и как будто не собирался закругляться. Смысла ждать больше не было. Все поденщики уже разошлись, и мне не следовало попадаться на глаза мистеру Гардинеру, а то бы он стал выпытывать, почему я все еще в поле. Мэри Эллы, ясное дело, тоже след простыл. Я не желала знать, с кем из парней – или из взрослых мужчин – она ушла. Скорее всего она спряталась в лесу, у ручья, в зарослях деревьев и жимолости, и там, в укромном уголке, чего только не вытворяет… Мне ли не знать этот уголок! Почему бы и Мэри Элле про него не пронюхать? Но Генри Аллен велел мне об этом не думать, вот я и старалась выкинуть это из головы. Пусть моя сестрица занимается чем хочет. Ни я, ни кто другой ей не указ. Я ее предупредила – чтобы больше никаких детей в доме! – но в ответ получила пустой взгляд, как будто обращалась к ней на тарабарском языке. Когда у Мэри Эллы такой взгляд, до нее не достучаться. Ей было семнадцать лет, на два года больше, чем мне, но меня можно было принять за ее мамашу – так усердно я удерживала ее на прямой и узкой дорожке, ведущей в рай. Выпадали дни, когда я чувствовала себя матерью всех вокруг.

Я отправилась домой по дороге Дохлого Мула – она пролегала между двух табачных полей, уходящих за горизонт. Глаза бы мои не глядели на эти бесконечные акры табака, где нам еще только предстояло вкалывать. После рабочего дня у меня на пальцах осталась липкая табачная смола: она даже волосы не пощадила. Шагая, я вытянула из-под платка светлую прядь и проверила: ничего страшного, привычный цвет сухого сена. Это Нонни, моя бабка, придумала такое сравнение для моих волос, не побоявшись меня обидеть. Что поделать, она права. Одна красотка у нас в семье – это Мэри Элла. Щечки розовые, кудри цвета сладкой кукурузы, глаза немыслимой голубизны, как само небо Каролины. «Не внешность, а сущее проклятие! – говаривала Нонни. – Стоит ей выйти за дверь – и все парни в графстве Грейс сходят с ума!»