Ложь во спасение
Шрифт:
А потом она пела, потому что об этом попросил дедушка. Сначала одну песню, потом вторую, третью, четвертую. Слова сами собой всплывали в памяти. Как же приятно петь вот так запросто, во дворе родительского дома, и чтобы музыка летела высоко в небесную синь, радуя и излечивая ее израненное сердце.
И все это я оставила, подумала Шелби, оставила ради мужчины, которого так до конца и не узнала. Ради жизни, которая с начала и до конца оказалась фальшью.
И разве не чудо, что эта настоящая жизнь ее столько времени здесь дожидалась?
Улучив момент, Шелби ускользнула
Стены нежно-розового тона, белые в густую сборку занавески обрамляют окно с горными хребтами на горизонте. Знакомая ей прелестная белая мебель стояла собранная, а кроватка под бело-розовым пологом даже застелена. Какие-то из кукол, игрушек и книжек уже были расставлены на белом книжном шкафу, а мягкие игрушки усажены на постель.
Комната хоть и была вполовину меньше той, что занимала Кэлли в их большом доме, но это было как раз то, что нужно.
Шелби прошла в разделяющую две их комнаты ванную – здесь все сверкало чистотой, да у ее мамы иначе и быть не могло, – а оттуда в бывшую комнату брата, которую теперь отвели ей.
Лицом к окну стояла ее старенькая железная кровать, на которой она спала и видела сны еще в юности. Сейчас постель была накрыта простым белым одеялом, но Ада-Мей не была бы собой, если бы не выложила вдоль металлического изголовья подушки в кружевных наволочках, часть из которых – в приятных зеленых и голубых тонах. Связанное крючком покрывало прабабушкиной работы, тоже в зелено-голубых тонах, сложенное лежало в ногах.
Стены теплого дымчато-зеленого цвета. Как горы. Их украшали две акварели – работа двоюродной сестры Джеслин. Мягкие, романтические цвета, весенний луг, а вдали – зеленеющий лес.
На ее стареньком комоде, рядом с фотографией самой Шелби с двухмесячной дочкой на руках, стояла ваза с белыми тюльпанами – ее любимыми цветами.
Чемоданы кто-то успел принести наверх. Она не просила – в этом не было необходимости. Коробки тоже уже наверняка сложены в гараже и ждут, когда она решит, что делать с вещами, которые она сочла нужным сохранить от той, теперь уже чужой, жизни.
Шелби распереживалась и присела на кровать. Отсюда через окно к ней долетали звуки музыки и голоса. Именно так она себя и чувствовала – чуть отстраненно, за стеклом, в комнате ее детства, охваченная недоумением, что делать со всем, что она с собой привезла. Стоит только распахнуть окно – и она станет частью происходящего, а не сторонним наблюдателем.
И все же…
Сегодня она слышит ото всех одно: добро пожаловать домой, а все остальное пока никого не интересует. Но вопросы возникнут. Отчасти то, что она привезла с собой, даст ответ, но вызовет и новые вопросы.
Насколько откровенно ей отвечать? Да и как им признаться?
Какой будет всем толк, если она расскажет, что ее муж оказался лжецом и мошенником – а ее уже одолевали подозрения, что это далеко не самые страшные его прегрешения. Но каким бы он ни был, даже если дело окажется куда серьезнее, он все же отец ее ребенка.
Сейчас, когда он погиб, он не может ни оправдать себя, ни объясниться.
А сидя здесь и ломая себе голову, ничего не решишь. Она просто лишает себя удовольствия от радушной встречи, от этого солнечного дня, от поднимающей настроение музыки. Так что надо встать и идти вниз. И даже съесть кусочек торта – хотя вряд ли она его осилит: при одной мысли о сладком уже делается нехорошо. Шелби еще не успела подняться и двинуться к выходу, как услышала в коридоре шаги.
Встала и нацепила на лицо непринужденную улыбку.
В дверях показался ее брат Форрест – единственный, кто ее еще не обнимал.
Он был пониже Клэя, чуть-чуть меньше шести футов, и покрепче телосложением. Телосложение задиры, как не без гордости говаривала их бабушка – и не без оснований. Волосы темные, как у отца, но глаза, как и у Шелби, ярко-голубые. Сейчас эти глаза смотрели на нее в упор. Холодным взглядом, отметила она про себя, в котором стояли все невысказанные вопросы.
– Привет! – Шелби попыталась улыбнуться пошире. – Мама сказала, тебе сегодня пришлось работать. – Брат служил в управлении шерифа, и эта работа подходила ему как нельзя лучше.
– Так и есть.
На его щеке красовался бледно-лиловый синяк.
– Драться пришлось?
Он не сразу понял, потом коснулся щеки пальцами.
– Все в порядке. Арло Кэттери – помнишь такого? – вчера вечером позволил себе слегка побуянить. В баре у Шейди. Тебя, кстати, там все потеряли. Я догадался, что ты поднялась.
– Поднялась на несколько ступенек от исходной позиции.
Он прислонился к дверному косяку и продолжил внимательно ее изучать.
– Похоже на то.
– Черт побери, Форрест! Черт побери! – Никто из всей родни не умел так вывернуть ее наизнанку, выжать и опять пригладить, как Форрест. – Когда ты перестанешь на меня злиться? Четыре года уж прошло. Почти пять. Не можешь же ты злиться на меня всю жизнь!
– Я на тебя и не злюсь. Было дело, но сейчас я скорее на тебя сердит.
– И когда ты перестанешь сердиться?
– Не могу сказать.
– Ты хочешь, чтобы я признала, что была не права, что я совершила ужасную ошибку, когда убежала с Ричардом?
Он задумался.
– Это для начала.
– А я не могу этого сказать. Не могу – понимаешь? – Шелби показала на фотографию на комоде. – Это все равно что сказать: Кэлли – тоже ошибка, а это не так! Она мое счастье, моя радость, самое лучшее, что со мной когда-либо случалось.
– Шелби, ты сбежала с мерзавцем!
Она почувствовала, как в ее теле напрягается и раскаляется каждая жилка.
– Тогда я не считала его мерзавцем, иначе я бы с ним не сбежала. Почему ты такой правильный, помощник шерифа Помрой?
– Я не правильный, я просто прав. И меня бесит, что моя родная сестра сбежала с негодяем, и я с тех пор практически не видел ни ее, ни племянницу, которая, между прочим, как две капли воды похожа на тебя в детстве.
– Я вернулась как только смогла. И Кэлли привезла, когда стало возможно. Я старалась изо всех сил – в меру своих способностей. Хочешь мне рассказать, каким мерзавцем был Ричард? Тут я могу тебя обрадовать: я и это сама знаю! Я допустила ошибку, когда вышла замуж за мерзавца. Так лучше?