Ложка
Шрифт:
В мерный шум дождя резкой синкопой вклинились чуждые звуки: торопливые шаги, неразличимые, вполголоса, слова. Денис открыл глаза, проморгался на светлое пятно окна.
За облупленной дверью слышалась невнятная суета.
Денис потянулся, откинул одеяло и тут же мелко задрожал. Торопливо натянул чуть влажные джинсы, футболку. Рассохшаяся дверь натужно скрипнула, выпуская его в общую комнату. Со стены привычно глянули лаковые часы с навечно застрявшей в них полувыглянувшей кукушкой.
Тетка Василина обнаружилась на кухне: стоя спиной к Денису, держала в руке бутылку с мутноватой жидкостью и жадно, крупными глотками, пила из алюминиевой кружки. Денис помедлил на пороге; тётка заполошно дернулась, развернулась - тревожные тени вокруг запавших глаз.
– Дениска! Что ж ты подкрадываешься, а?
– и обмякла, лицо оплыло, как восковое.
– Теть Вась, - осторожно спросил он, - у вас ничего не случилось?
Она грузно упала на колченогую табуретку, тяжело поставила бутылку на стол.
– Давай, Дениска, самогончику налью, а?
– спросила, будто заискивающе, - Баба Клава такой самогон чистый выгнала, никакого запаху.
– Теть Вась...
– в замешательстве пробормотал Денис.
– С утра?
Раньше за теткой подобного не водилось.
– Ой, Дениска, кабы ты знал... Да ты ж не поверишь, у вас-то в городе такого, почитай...
– Да что случилось-то?
Тетка махнула рукой и осипшим голосом сообщила устало:
– Дед Евсей приходил.
Тут и Денис плюхнулся на табуретку, не зная, что думать.
– Уж в четвертый раз приходит, все до свету. А в деревне, говорят, и днем видели его.
– П-привидение?
– глупо спросил Денис.
– Ох, Дениска... Нехорошо это, если покойник является. Мы ведь деда похоронили хорошо, правильно. Батюшку звали - отпевать. И попрощались, и поминки... И молебны я заказывала на год... Он все ложку просит.
– К-какую ложку?..
– Как, грит, помрет кто, так вы ложку в домовину положите, к покойнику, а я, грит, ее потом заберу. Ложку заберет он у покойника, а? Ой, лишенько, и за что ж нам такая-то напасть? Нет, ты скажи, Дениска, а?
Тетку повело, взгляд ее поплыл, на щеку выкатилась мутноватая, как самогон, слеза.
– А если положить? Ну, ложку к покойнику.
– Ой, да ложили уже, как баб Маня у Петровых померла... Грит, не та, хочу, грит, с подсолнухами. Я уж и к исповеди хотела поехать, а не могу, ну как я батюшке про такое расскажу, ты мне скажи, а?
Дождь прекратился, тучи расползлись по небу волокнистыми лохмами. Денис выскочил под робкие солнечные лучи, оставив тетку в пустой кухне - всхлипывать и пить хваленый баб-клавин самогон. Он редко сталкивался с пьяными, и сейчас от смущения горели щеки и даже уши. Но поверить в то, что по Марьину разгуливает призрак деда Евсея, Денис не мог.
Сходить на кладбище, что ль?
* * *
Денис сам был виноват, что забрел в эту жутковатую глушь. Ведь мог бы пройти по натоптанной дорожке, пусть и грязной, пусть и в глубоких лужах; а сунулся, дурак-дураком, в лес - послушать настоящей негородской тишины, полюбоваться бледными солнечными пятнами в путаной, еще по-летнему зеленой траве.
Налюбовался.
Брюки промокли до колен, в ботинках сыро хлюпало. Возвращаться глупо, идти дальше противно. Тишина и впрямь вокруг стояла неописуемая, но это была не та вкусная ожидаемая тишина; она сгустилась в почти осязаемое душное облако, разом окутав заросшие провалы окопов, черные стволы, буйно разросшийся малинник и промокшего Дениса.
Солнце спряталось в серой хмари, когда сквозь заросли орешника он вышел на поляну к футуристической конструкции, больше всего напоминавшей стрелу подъемного крана, по крышу закопавшегося в прелую листву. Почему-то всплыло в голове название "геодезическая вышка", хотя что это такое - Денис толком не знал.
На металлических поперечинах диковинными украшениями сидели нахохленные черные птицы, не меньше десятка сгорбившихся силуэтов. Казалось, каждая размерами не уступает грифу.
Было нечто зловещее в их неподвижности, и в самой железяке этой посреди мокрого леса. Словно специально поджидали Дениса и вот теперь...
– Рра!
– гортанно и хрипло выкрикнула птица. Денис не просто вздрогнул - подпрыгнул, в животе что-то оборвалось и повисло на тонкой ниточке.
– Рра! Ррра!
Черный комок тяжело сорвался с перекладины, хлопнул крыльями - волосы у Дениса на голове словно порывом ветра шевельнуло - и скрылся за деревьями.
– Тьфу, черти полосатые, - впололоса проговорил Денис.
Шагнул и едва не провалился в оплывшую, поросшую земляникой траншею.
Кладбище открылось внезапно. Только что Денис выпутывался из тонких веток в ржавой листве, отлеплял от рукава мокрые, разлезающиеся на тысячу долек репьи, и вот впереди уже размытая дорожка и облупленная железная ограда.
Холмик над дедовой могилой осел, из земли торчали осенние репьи вперемешку с флоксами и отцветшими ноготками. Деревянный крест выкрасили ярко-голубой краской, а на дощечке Лешка старательно выжег имя и годы жизни.
Денис присел на низенькую скамеечку, мимолетно пожалел, что не курит. Тогда можно было бы неторопливо достать сигарету, размять, сунуть в рот, пощелкать зажигалкой, привычно ругаясь на китайских лоботрясов, что даже такую простую вещь хорошо сделать не могут. И сидеть потом, пуская дым в осеннее небо и размышляя о вечном, обманывая себя призраком действия.
А так - было холодно, мокро и бессмысленно.
Денис кладбища не любил. Глубокомысленно обращаться к мертвецам: вот, мол, пришли навестить, все у нас хорошо, а тебе - земля пухом, казалось ему напыщенным и неискренним. Тем более, что дед Евсей, говорят, бродит где-то в деревне. А здесь тогда что? Зачем Денис вообще сюда приперся?
Вдалеке каркнула ворона. Шустрая сороконожка шлепнулась с флокса и стремительно закопалась между комьями сырой земли. Денис засунул руки в карманы и сгорбился на скамейке в бездумном оцепенении.