Ложная слепота (сборник)
Шрифт:
Им не место на «Роршахе».
На шестом обороте он нанес удар.
– Оно с нами разговаривает, – неожиданно выдала Джеймс.
Ее глаза за стеклом были широко раскрыты, но не сияли, в них не полыхал огонь безумия. Вокруг нас внутренности «Роршаха» сочились, корчились где-то на периферии зрения; чтобы стряхнуть наваждение, приходилось постараться. Я сосредоточился на колечке пальцевидных наростов, торчавших из стены, а в стволе моего мозга зверюшками копошились нечеловеческие слова.
– Оно не разговаривает, – перебил висевший напротив
Бейтс промолчала. Посреди прохода висели двое пехотинцев, ведя наблюдение сразу по трем осям разом.
– Сейчас все по-другому, – настаивала Джеймс. – Геометрия… оно не настолько симметрично. Похоже на Фестский диск, – она неторопливо повернулась, указывая вдоль прохода: – Кажется, в той стороне сильнее…
– Дай Мишель порулить, – предложил Шпиндель. – Может, она ума одолжит.
Джеймс тихо рассмеялась.
– Ты никогда не сдаешься, да? – Она настроила газовый пистолет и поплыла в темноту. – Да, тут определенно сильнее. В этих узорах есть содержание, и оно наложено на…
«Роршах» отсек ее в мгновение ока. Я никогда прежде не видел, чтобы что-то двигалось так быстро. Ни томного шевеления перепонок, к которому мы успели привыкнуть, ни ленивых, постепенных сокращений: диафрагма захлопнулась разом. Внезапно сосуд перекрыло в трех метрах впереди матово-черной мембраной, изукрашенной тонким спиральным узором.
И Банда четырех осталась по другую сторону.
Пехотинцы разом набросились на преграду. Местный воздух захрустел под лазерными лучами, Бейтс орала: «Назад! К стенам!» – кувыркаясь, словно гимнастка на ускоренном просмотре, и занимая некую, очевидную по крайней мере для нее, тактическую высоту. Я прижался к стене. Сверкающие нити перегретой плазмы пластали атмосферу. Краем глаза я видел, как притиснулся к противоположной стороне коридора Шпиндель. Стены шевелились. Я видел, как действуют лазеры: перегородка от их прикосновения рассыпалась горящей бумагой; черный маслянистый дым клубился над подгоревшими краями, и…
Внезапная вспышка, всюду разом. Воздушную жилу затопило лавиной битого света, тысячью осыпающихся осколков, вспышек и отражений. Мы как будто попали в калейдоскоп, направленный на солнце. Свет… И бритвенно-острая боль в боку, в левом плече. Запах жареного мяса. Оборвавшийся вопль.
Сьюзен? Ты там, Сьюзен?
Мы начнем с тебя.
Сияние вокруг меня погасло; пятна перед глазами мешались с хроническими полувидениями, которые «Роршах» уже подсунул в мою голову. Раздражающе чирикали сигналы тревоги – пробой, пробой, пробой! – пока умная ткань скафа не размягчилась и не заклеила отверстия. Левый бок мучительно жгло. Ощущение было как будто мне поставили клеймо.
– Китон! Проверь Шпинделя!
Бейтс отключила лазеры. Пехтура перешла в рукопашную, огневыми соплами и алмазными когтями впиваясь в радужно сверкающие пятна под сожженной шкурой.
«Волоконный отражатель, – понял я. – Он разбил лазерные лучи, превратив их в световую шрапнель и швырнув нам в лица. Умно…»
Поверхность еще светилась, хотя лазеры были отключены, – рассеянным, неровным и тусклым
– Китон!
Точно. Шпиндель.
Его смотровое стекло было целехонько. Лазер расплавил сетку Фарадея, которой ламинирован хрусталь, но скаф уже заделывал пробоину. Вот только другая осталась – аккуратная дырочка прямо во лбу биолога. Глаза Исаака за стеклом смотрели в бесконечность.
– Ну? – спросила Бейтс.
Она видела жизненные показатели так же ясно, как и я, но «Тезей» мог провести посмертную реконструкцию.
Если не поврежден мозг.
– Нет.
Гул сверл и резаков стих, посветлело. Я отвернулся от останков Шпинделя. Пехотинцы пробили дыру в волокнистой подложке, один протолкнулся на другую сторону.
Сквозь шум прорезался новый звук: тихий звериный вой, пронзительный и жуткий. На миг мне показалось, что «Роршах» снова нашептывает нам; стены словно сжались вокруг.
– Джеймс? – рявкнула Бейтс. – Джеймс!
Не Джеймс. Маленькая девочка в женском теле, заключенная в бронированный скафандр и напуганная до полусмерти.
Дрон вытолкнул к нам ее свернувшееся в клубок тело. Бейтс бережно взяла лингвиста на руки.
– Сьюзен? Возвращайся, Сьюзен. Все в порядке.
Пехотинцы беспокойно кружились в воздухе, делая вид, что все под контролем и под прицелом. Аманда бросила взгляд на меня: «Бери Исаака», – и снова повернулась к Джеймс.
– Сьюзен?
– Н… не-ет, – тихо прохныкал девчоночий голосок.
– Мишель? Это ты?
– Там было оно, – прошептала девочка. – Оно меня схватило за ногу.
– Уматываем. – Бейтс потащила Банду за собой через туннель. Один пехотинец остался позади, на страже у дыры; другой шел ведущим.
– Его больше нет, – мягко проговорила Бейтс. – Тут больше никого нет. Видишь?
– Его не-нельзя увидеть, – прошептала Мишель. – Оно не… не… невидимое.
Мы отступали, и диафрагма скрывалась за поворотом. Пробитая в ее центре дыра смотрела на нас, как рваный зрачок огромного немигающего глаза. Пока она оставалась в поле нашего зрения, отверстие пустовало. Нас никто не преследовал. По крайней мере мы никого не увидели. В голове родилась фраза для какой-то бестолковой надгробной речи; выдернутая из подслушанной исповеди, она все вертелась в мыслях, и, как ни старался, я не мог ее прогнать.
Исаак Шпиндель все же не прошел в полуфинал.
Сьюзен Джеймс пришла в себя на обратном пути. Исаак Шпиндель – нет.
В дезинфекционный купол мы заходили молча. Бейтс первой выбралась из скафа и потянулась к биологу, но Банда остановила ее взмахом руки и покачала головой. Они разоблачали тело; личности сменяли друг друга. Сьюзен сняла шлем, рюкзак и кирасу. Головолом отшкурил серебряную освинцованную пленку, покрывавшую все тело, от воротника до пят. Саша стянула комбинезон, оставив нагой бледную плоть. Только перчатки они не тронули: навеки чувствительные кончики пальцев поверх онемевшей кожи. И все это время Шпиндель остекленевшими глазами, не мигая, смотрел на далекие квазары.