Ложный след
Шрифт:
— У меня не очень хорошая память на даты. Но одна из машин действительно часто покидала виллу вечером. И возвращалась только на следующее утро.
— Нам очень важно знать, что это происходило именно по четвергам.
— Ну знаете, мы с женой никогда не придерживались идиотской традиции есть по четвергам гороховый суп.
Валландер сделал паузу, давая ему время вспомнить. Ларсон разглядывал потолок, Шёстен легонько постукивал по колену записной книжкой.
— Что ж, пожалуй, — неожиданно сказал Хейнеман. — Пожалуй, я могу скомбинировать для вас ответ. Я точно помню, что в прошлом году к нам приезжала свояченица, как раз в тот день, когда машина отправлялась в свой обычный рейс. Почему мне это запомнилось так отчетливо, сказать не могу. Но я уверен, что не ошибаюсь. Свояченица живет в Бонне и гостит у нас очень редко. Наверное, потому я это и отметил.
— Почему ты думаешь, что это было в четверг? — спросил Валландер. — Сохранилась запись в календаре?
— Никогда в жизни не держал календарей, — фыркнул Хейнеман. — За все годы, что я работал в МИДе, я не записал ни одной встречи. И ни одной не пропустил. За все сорок лет. Что неоднократно проделывали те, кто везде носился со своими календарями.
— Так почему четверг? — повторил Валландер.
— А я и не говорю, что это был четверг, — сказал Хейнеман. — Но в тот день у свояченицы были именины. Это я точно помню. Ее зовут Фрида.
— Какой был месяц?
— Февраль или март.
Валландер полез в куртку за календариком. Прошлого года там не было. Шёстен тоже покачал головой. У Ларсона календарика и вовсе не оказалось.
— В доме случайно нет старого календаря? — спросил Валландер.
— Возможно, на чердаке и завалялся какой-то из рождественских календарей, подарок внуков. У моей жены есть дурная привычка хранить всякое старье. Я — постоянно выбрасываю. Тоже мидовская привычка. В первый день месяца я беспощадно выбрасывал все ненужное, что у меня успело накопиться. Мое железное правило: лучше выбросить слишком много, чем слишком мало. Никогда не жалел о том, что что-то выбросил.
Валландер повернулся к Ларсону.
— Позвони и узнай, когда празднуют именины Фриды, — сказал он. — И какой это был день недели в 1993 году.
— Кто же такое знает? — удивился Ларсон.
— Черт возьми! — не выдержал Шёстен. — Звони в управление! У тебя ровно пять минут, чтобы вернуться с ответом.
— Телефон в коридоре, — подсказал хозяин.
Ларсон исчез.
— Признаться, я очень высоко ценю умение четко формулировать задачу, — сказал Хейнеман с довольным видом. — Хотя, кажется, в последние годы оно стало большой редкостью.
Валландер не мог двигаться дальше, пока не получил ответ. Чтобы чем-то занять время, Шёстен спросил у Хейнемана, в каких странах ему доводилось работать. Оказалось, что тот состоял при многих дипломатических миссиях.
— В последние годы положение несколько поправилось, — заключил он. — Но когда я только начинал служить, уровень людей, которые представляли нашу страну на других континентах, был угнетающе низок.
Ларсон отсутствовал почти десять минут. Он вернулся с листком бумаги.
— Именины Фриды празднуются восемнадцатого февраля, — сказал он. — В 1993 году восемнадцатое февраля пришлось на четверг.
— Именно так я и полагал, — проговорил Валландер.
Ему пришло на ум, что, в конечном счете, именно в этом и состоит работа полицейского: не сдаваться до тех пор, пока какой-нибудь клочок бумаги не подтвердит решающую, важнейшую деталь.
Валландер собирался задать Хейнеману еще ряд вопросов, но теперь решил с ними подождать. Для приличия он спросил только о «случайных гостьях» Лильегрена.
— В доме устраивались вечеринки, — сдержанно ответил Хейнеман. — С верхнего этажа я волей-неволей вижу некоторые из комнат. Разумеется, там были и женщины.
— Тебе когда-нибудь приходилось общаться с Оке Лильегреном?
— Да. Один раз я столкнулся с ним в Мадриде. Это было в последние годы моей мидовской службы. Он хотел получить аудиенцию, надеясь с нашей помощью установить контакт с некоторыми крупными строительными предприятиями Испании. Мы, конечно, прекрасно знали, кто такой Лильегрен. Аферы с подставными фирмами шли полным ходом. Мы обошлись с ним настолько вежливо, насколько это было возможно, но иметь дело с этим человеком было неприятно.
— Почему?
Хейнеман задумался.
— Он просто был неприятным, — наконец сказал он. — Лильегрен на все смотрел с неприкрытым презрением.
Валландер решил, что пора заканчивать.
— Мои коллеги свяжутся с тобой еще раз, — сказал он, вставая.
Хейнеман проводил их до ограды. Перед особняком Лильегрена по-прежнему стояла полицейская машина. В доме было темно. Валландер простился с Хейнеманом и подошел к полицейским. Один из них вылез из машины и отдал честь. Такое приветствие показалось Валландеру слишком официальным, и в ответ он только неопределенно помахал рукой.
— Есть происшествия? — спросил он.
— Все спокойно. Останавливались какие-то любопытные. Но больше — никаких новостей.
Ларсон довез их до управления, а сам поехал домой спать. Пока Валландер звонил по телефону, Шёстен снова погрузился в газету для яхтсменов. Первым делом Валландер позвонил Хансону. Тот сообщил о приезде Людвигсона и Хамрена, сотрудников Государственной криминальной полиции. Хансон поселил их в отеле «Секельгорден».
— Кажется, хорошие ребята, — сказал он. — Не такие заносчивые, как я ожидал.
— Почему они должны быть заносчивыми?
— Да уж всем известно, какие они там, в Стокгольме. Ты что, не помнишь прокурора, которая замещала Пера Окесона? Как ее звали? Бодин?
— Бролин, — сказал Валландер. — Но я ее не помню.
На самом деле Валландер все прекрасно помнил. Ему до сих пор было стыдно вспоминать, как он однажды набросился на нее, выпив лишнего и потеряв контроль над собой. Это был самый позорный поступок в его жизни. Валландера не извиняло даже то, что потом они с Анеттой Бролин провели одну ночь в Копенгагене гораздо более приятным образом.