Лучшая фантастика XXI века (сборник)
Шрифт:
– Тебе стоило узнать мир тогда, – говорит отец, когда я навещаю его в доме престарелых.
Мы слышали это так часто, что слова потеряли для нас смысл. Пирожные, деньги, бесконечное разнообразие всего.
– Тогда у нас было шесть разновидностей мюсли, – отец поучительно поднимает палец, – в сахарной глазури, можешь себе представить? А когда они лежали слишком долго, мы их выбрасывали. И самолеты. В небе их было полно. Правда-правда. Люди регулярно так путешествовали, целыми семьями. И неважно, если кто-то уезжал. Достаточно было сесть в самолет, чтобы снова увидеться.
Когда он так говорит, когда все они так говорят,
– Мы были так счастливы.
Я не могу слушать о тех временах, не думая о весенних цветах, детском смехе, звуках колокольчиков и блеянье коз. И о дыме.
Бобби сидит в тележке, держа вожжи, хорошенькие смуглые девочки – по бокам от него. Все утро со смехом и слезами они ездят по улице, и пестрые шарфы развеваются, как радуга.
Флаги безжизненно свисают с флагштоков возле крылец. По садам летают бабочки. Близняшки Уайтхолл играют у себя во дворе, и над соседними дворами разносится скрип их несмазанных качелей. Миссис Ренкот в свой выходной отводит нескольких детей в парк. Меня не приглашают, наверное, потому, что я терпеть не могу Бекки Ренкот и много раз говорила ей это в школе и таскала за волосы, такие золотистые и яркие, что я не могла удержаться. День рождения Ральфа Паттерсона, и большинство маленьких детей проводит время с ним и его папой в парке развлечений Снежного Человека, где они делают все то, что можно было делать, пока снег был еще безопасным: катаются на санках и лепят снеговиков. Лина Бридстор и Кэрол Минстир ходили в кино со своей няней, чей бойфренд работал в кинотеатре и мог их бесплатно провести, так что они смотрели кино весь день. Город пуст, если не считать малышей-близнецов Уайтхоллов, Трины Нидлз, которая, посасывая большой палец, читает книгу на качелях у себя во дворе, и Бобби, который гоняет взад-вперед по улице с девочками Менменсвитцерзендер и их козами. Я сижу на пороге и срываю коросту с царапины на колене, но Бобби разговаривает только с девочками, притом так тихо, что мне ничего не слышно. Наконец я встаю и преграждаю им путь. Козы с тележкой останавливаются, колокольчики звенят, и Бобби спрашивает:
– В чем дело, Вейерс?
Недавно я обнаружила: у него такие голубые глаза, что я не могу на них смотреть больше тридцати секунд, они меня обжигают. Вместо этого я смотрю на девочек. Они обе улыбаются, даже та, что плачет.
– Что с тобой? – спрашиваю я.
Темные глаза девочки округляются, молочные белки вокруг радужки увеличиваются. Она смотрит на Бобби. Блестки на ее шарфе сверкают на солнце.
– Боже, Вейерс, о чем ты?
– Просто хочу знать, – говорю я, продолжая глядеть на девочку, – почему ты все время плачешь. То есть это болезнь или что-то другое?
– О, ради бога. – Козы поднимают головы, колокольчики звенят. Бобби натягивает вожжи. Козы под топот копыт и скрип колес наступают, но я продолжаю преграждать им путь. – А с тобой-то что?
– Совершенно законный вопрос, – кричу я его тени, стоя против яркого солнца. – Хочу знать, что с ней.
– Не твое дело! – кричит Бобби, и тут начинает говорить младшая девочка.
– Что? – переспрашиваю я.
– Это все война и страдания.
Бобби удерживает коз. Вторая девочка протягивает руку. Она улыбается мне, продолжая плакать.
– И что? С ней что-то случилось?
– Просто она такая. Все время плачет.
– Это глупо.
– Да ради бога, Вейерс!
– Нельзя все время плакать. Так не живут.
Бобби объезжает меня на тележке, запряженной козами. Младшая девочка поворачивается и смотрит на меня, потом, отъехав на некоторое расстояние, начинает мне махать, но я отворачиваюсь, не отвечая.
Большой дом на холме, до того как он опустел, а потом в него заселились Менменсвитцерзендеры, принадлежал Рихтерам.
– О, конечно, они были богаты, – говорит мне отец, когда я объясняю ему, что провожу расследование. – Но знаешь, мы все были богаты. Видела бы ты торты! И каталоги. Мы получали эти каталоги по почте, так можно было купить что угодно; тебе все присылали по почте, даже торты. Как же назывался каталог, которым мы пользовались? «Генри и Дэнни»? Что-то в этом роде. Имена двух парней. Когда я был молод, там были только фрукты, но потом, когда страна разбогатела, можно было заказать бисквитный торт с кремом, или присылали целые башни пакетов с конфетами, орехами, печеньем и шоколадом, и, бог мой, все это прямо почтой.
– Ты рассказывал о Рихтерах.
– С ними, со всей семьей, произошла ужасная вещь.
– Это был снег, верно?
– Твой брат Джейми, вот когда мы его потеряли.
– Не надо говорить об этом.
– Понимаешь, после этого все изменилось. Вот что заставило твою мать так себя вести. Большинство кого-то потеряли, но ты же знаешь этих Рихтеров. Этот большой дом на холме. Когда выпадал снег, они все катались на санках. Тогда мир был другим.
– Не могу себе представить.
– Ну, мы тоже. Никто ни о чем не догадывался. Но поверь, мы старались догадаться. Все пытались угадать, что еще они учинят. Но снег? Я хочу сказать, как можно быть таким бессовестным?
– Сколько?
– О, тысячи! Тысячи.
– Нет, я имею в виду Рихтеров.
– Все шестеро. Сначала дети, потом родители.
– Но ведь необычно, что и взрослые заразились?
– Ну, мы не играли в снегу, как они.
– Значит, тебе удалось что-то почувствовать.
– Что? Нет. Мы тогда были слишком заняты. Очень заняты. Хотел бы я вспомнить. Но не могу. Чем мы были тогда заняты. – Он трет глаза и смотрит в окно. – Это не ваша вина. Хочу, чтобы ты знала: я это понимаю.
– Папа.
– Я имею в виду детей. Просто мир, который мы вам дали, такой злой, что вы не поняли разницы.
– Мы поняли, папа.
– Ты все еще не поняла. О чем ты думаешь, когда думаешь о снеге?
– О смерти.
– Ну вот, в том-то и дело. А до того, как это случилось, снег означал радость. Мир и радость.
– Не могу представить.
– Об этом я и говорю.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
Мама накладывает спагетти, пододвигает ко мне тарелку, прислоняется к кухонному столу и смотрит, как я ем.
Я пожимаю плечами.
Она прижимает холодную ладонь к моему лбу. Делает шаг назад и хмурится.
– Ты ведь ничего не ела у этих девочек?
Я качаю головой. Она собирается что-то сказать, но я говорю:
– А другие дети ели.
– Что? Когда?
Она наклоняется ко мне так близко, что я вижу резкие линии макияжа на ее коже.
– Бобби. И другие дети. Они ели конфеты.
Она сильно ударяет ладонью по столу. Тарелка с макаронами подпрыгивает, ложка тоже. Проливается немного молока.