Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса
Шрифт:
Но заметил это лишь я. Я-Чайлдс мог только стоять и смотреть. Я-Коппер мог сделать только хуже: если бы я перехватил управление и заставил оболочку бросить электроды, то выдал бы себя. Поэтому я сыграл свою роль до конца и со всего маху опустил электроды на грудь Норриса, распахнувшуюся мне навстречу. И вовремя закричал, когда острые зубы – продукт мира, оставшегося в сотнях звезд отсюда, – плотно сомкнулись. Я отшатнулся и завалился назад, вскинув откушенные по запястья руки. Люди засуетились, возбуждение быстро переросло в панику. Макриди нацелил свое оружие, и в открывшееся отверстие устремились струи огня. Плоть и металл закипели от жара.
Опухоль
Они сами уничтожили себя. Они.
Совершенно безумное слово в применении к миру.
Что-то ползет навстречу мне сквозь развалины: изорванное, угловатое, источающее жидкость – нечто, мешанина обугленного мяса и переломанных, наполовину переваренных костей. Его бока облепили угли, похожие на красные сверкающие глаза, – у него не осталось сил отряхнуться. Наверное, оно весит вдвое меньше, чем оболочка по имени Чайлдс, – большая часть его сгорела до углерода и необратимо мертва.
То. что осталось от Чайлдса, сонно думает: «Мать вашу!» – но сейчас я вместо него и сам могу вести эту мелодию.
Масса протягивает ко мне псевдоподию – последний акт причастия. Я чувствую свою боль.
Я был Блэром, Коппером и даже той несчастной собакой, что пережила первую бойню и пряталась среди голых стен, без пищи и сил для регенерации. А затем накинулся на неассимилированную плоть, поглощая, а не причащаясь, и, взбодрившийся и насытившийся, вновь стал одним целым.
Но все-таки не совсем. Я почти не помню – так много было утрачено, столько памяти потеряно, но, кажется, системы из разных моих оболочек не удалось полностью синхронизовать, даже когда они вновь объединились в одном теле. Мелькает полустершаяся картина – собака, вырывающаяся из большего существа; голодная, испуганная, она полна решимости сохранить свою индивидуальность. Помню ярость и отчаяние, охватившее меня при мысли о том, что этот мир изувечил меня и я уже едва способен стать одним целым. Но это не имело значения. Теперь я был больше Блэра, Коппера и собаки. Я стал гигантом и мог выбирать формы из разных миров – вполне достойный противник для единственного оставшегося в живых человека.
Но увы, не для динамитной шашки в его руке.
А сейчас я лишь страдающая, напуганная, вонючая, обугленная плоть. Все, что осталось от сознания, пребывает в растерянности. Этот я – случайные, бессвязные мысли, сомнения и призраки теорий. Я – откровения, слишком поздние и уже забывшиеся.
Но еще и Чайлдс, и по мере того, как ветер стихает, мне вспоминается мой вопрос: «Кто кого поглотит?» Снегопад прекращается, и я вспоминаю невозможный тест, который заставил меня проявиться.
Опухоль во мне тоже его помнит. Я вижу это в последних лучах ее гаснущего прожектора и наконец-то, спустя столько времени, этот свет направлен внутрь.
Направлен на меня.
Я едва могу разглядеть то, что он освещает. Паразита. Чудовище. Болезнь.
Нечто.
Как мало ты знаешь. Даже меньше, чем я.
Я знаю достаточно, ты, выродок! Пожирающий души дерьмоед! Насильник!
Не понимаю, что это значит. Я чувствую в слове агрессию и насильственное проникновение одной плоти в
Я – Чайлдс, и буря прошла.
В мире, дающем бессмысленные имена взаимозаменяемым кускам биомассы, лишь одно имя действительно важно: Макриди.
Макриди всегда был главным. Само понятие «главный» до сих пор кажется мне абсурдным. Как этот мир не понимает, что иерархия – сущая глупость? Одна пуля, попавшая в жизненно важный орган, – и норвежец умирает, навсегда. Один удар по голове – и Блэр теряет сознание. Централизация – это уязвимость, но миру недостаточно того, что его биомасса построена на такой утлой основе. Нет, он навязывает ту же модель и своим метасистемам. Макриди приказывает – остальные подчиняются. Система со встроенной смертельной точкой.
И все же Макриди каким-то образом оставался главным. Даже после того, как мир обнаружил оставленные мной улики, даже после того, как мир решил, что Макриди – одна из этих тварей, оставил его умирать снаружи, в снежной буре, и напал на него с огнеметом и топорами, когда он пробивал путь внутрь. Почему-то у Макриди всегда оказывался пистолет, огнемет, динамит и готовность разнести к чертям весь лагерь, если это понадобится. Кларк последним пытался остановить его – и Макриди выстрелил ему прямо в опухоль.
Смертельная точка.
Но когда Норрис разделился на части, каждая из которых инстинктивно устремилась прочь в попытке спастись, именно Макриди снова собрал их вместе.
Я был настолько уверен в себе, когда он говорил об этом своем тесте. Он связал всю биомассу – связал меня, и не единожды, хоть я такого и не предполагал… Я почти пожалел его, когда он изложил свой план. Макриди заставил Уиндоуса порезать всех нас и взять у каждого немного крови. Он нагрел кончик металлической проволоки, пока тот не раскалился докрасна. Он говорил о том, что мелкие частички могут выдать себя, потому что у них остались инстинкты, но нет интеллекта и самоконтроля. Макриди наблюдал за тем, как Норрис разделился на части, и пришел к выводу, что человеческая кровь не будет реагировать на раскаленный металл. А моя в ответ на провокацию попытается сбежать. Конечно, он так считал. Ведь эти отростки забыли, что и они могли изменяться.
Мне стало интересно: а как же мир отреагирует на то, что каждый фрагмент биомассы в этой комнате окажется оборотнем, когда маленький опыт Макриди сорвет покровы с куда большего эксперимента и заставит эти извращенные кусочки плоти взглянуть правде в глаза? Очнется ли мир от своего долгого забытья, вспомнит ли наконец, что когда-то жил, дышал и менялся, подобно всем остальным? Или он зашел уже слишком далеко, и Макриди сожжет все отростки по очереди, несмотря на протесты, когда кровь предаст их?
Я не поверил своим глазам, когда Макриди погрузил раскаленную проволоку в кровь Уиндоуса и ничего не произошло. Это какой-то трюк, подумал я. Затем прошла тест кровь Макриди, после – Кларка.
А Коппера – нет. Игла вошла в чашку, и его кровь чуть вздрогнула. Я сам едва это заметил, а люди и вовсе не обратили внимания. А даже если бы увидели, то решили бы, что у Макриди просто дрогнула рука. Они все равно считали, что этот тест – полное дерьмо. Я-Чайлдс даже сказал это вслух. Потому что было слишком страшно, противоестественно признать, что это не так.