Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса
Шрифт:
– Браво! Браво! – рукоплескала Элли.
За неимением чего-либо другого и уже совершенно не ощущая подкачивания или глупости своего поведения, Бесс напоследок сделала росчерк мечом и отвесила самый низкий поклон, какой ей только позволяла бронированная талия.
День подходил к концу. Тень под деревьями становилась все длиннее. Когда Бесс выпрямилась, она увидела, что Элли-малышка уже исчезла в наполненной ароматами тьме леса.
Той ночью, скорчившись в железном лоне коляски, Бесс чувствовала себя по-другому. Перед ней на центральном алтаре приборной панели кабины, в окружении сияния органов управления попроще, располагалось стальное отверстие
Огромное морское чудо-юдо, предположительно терроризировавшее коммуну рыбачек, проживавших в запустелой деревушке на дальней стороне Плавающего океана. Задание, представлявшееся достойным для первого убийства – пока она не повстречалась с самим зверем. Вот уж слюнявая тварь. Здоровенная, серая и – по крайней мере по внешнему виду – сущее чудовище. Но чудовище старое, страдавшее от болей и совершенно беспомощное. И когда она всадила меч в его подрагивающую плоть, в то время как оно заходилось плачем и стонами на скалистом берегу, ей вдруг стало понятно, что ее вызвали выполнить эту работу не потому, что женщины деревни боялись прикончить эту тварь, а потому, что им просто было ее слишком жалко.
Потом была охрана старшей имамессы Церкви Паучих, предположительно оказавшейся под угрозой нападения наемного убийцы-джинна из неопределенных измерений. Однако прибытие Бесс и последующее сопровождение сей грузной и окружившей себя едва ли не королевским шиком особы по времени совпало с саммитом всех церквей микроскопических животных Эборнии [83] , на повестке дня которого стояли различные вопросы по старшинству и финансам. И вскоре Бесс стало ясно, что ее присутствие за укрытым парчой плечом хитрой колдуньи на бесконечных собраниях в огромных залах замышлялось не как защита, но как скрытая угроза применения силы.
83
В переводе с латыни означает «Слоновая кость».
Задание кончилось, а потом пришел третий приказ, и вот ее бросили сюда, посреди неизвестного леса, ждать схватки с чем-то необъясненным.
Бесс добрела и рухнула на кушетку. Для прочих удобств места в этой посудине было слишком мало – в конце концов, что еще нужно воительнице, кроме ее воли и меча? – но ей разрешили взять небольшой сундучок с личным имуществом, хотя она вполне успешно обошлась бы и без него. Бесс подняла крышку сундучка, и та издала жалобный скрип. Это, подумала она, всматриваясь в тусклом свете коляски в содержимое и вдыхая хлынувший оттуда затхлый запах, напоминает мне, почему я не слишком часто сюда заглядываю.
Прочих послушниц к величественным стенам Церкви Воительниц приводили различные обстоятельства и случайности. Младшие дочери. Нежеланные и нежданные продукты чанов. Проклятие дефектов – тела или разума, которые остальные, более щепетильные церкви оказывались не в состоянии принять. Девушки, совершившие богохульство или нечто выходящее за рамки приличия, как говорится в одном древнем выражении. Отъявленные преступницы. Всех их нечестивой стаей впускали чрез чугунные ворота Церкви Воительниц – хотя большую часть весьма скоро признавали негодными и вышвыривали за порог.
Бесс помнила проржавевшие башни и площадки для проверок, испытаний и боев. Он помнила свет из окон класса, просачивавшийся
84
Тульпа – у тибетских йогов, некий видимый и даже осязаемый образ, создаваемый воображением человека.
Косолапая Ника. Робкая Талла с каштановыми локонами. И Афия в сумерках. Теперь все превращенные в неуклюжих воительниц вроде нее. Отправлены сражаться с каким-нибудь ужасом в великом городе-острове Гезира или в одном из Десяти Тысяч и Одного Миров. Или уже мертвы. Бесс смотрела на жалкие остатки своего прошлого. Ссохшийся птицемлечник. Каштановая прядь. Случайно оставшаяся записка от руки о скором возращении.
Там лежала и еще одна вещица. Когтистые пальцы Бесс неловко подцепили тонкое звено цепочки.
Кто ты, Бесс?..
Откуда ты?..
Что ты здесь делаешь?..
Безымянная Бесс – Бесс, которая боролась, чтобы сойти за свою даже в этих спальнях обездоленных и увечных. От всех остальных послушниц – вот они сидят по темным рядам коек, обхватив руками колени, глаза горят восторгом, рты распахнуты – всегда можно было услышать какую-нибудь историю. Головокружительные махинации и низменные кражи. Биологическая мать, зарезанная из ревности привязанной матерью. Работница, отправленная на невольничий рынок. Всю ночь в спальне шепотом одна за другой изливались истории. И становились все замысловатей, как замечала Бесс. Грудной младенец вдруг вспоминал вкус крови своей умирающей биологической матери, а проданная в рабство хилятина спасалась в зрелищном крушении корабля-прыгуна. Но всегда сохранялось основополагающее семя истины о некой утраченной жизни, которое можно было приукрасить, прямо как разок базовый выпад мечом – но только разок, ведь он полностью усвоен.
Но Бесс молчала, когда на нее обращали взоры…
А что ты, Бесс?
Что ты помнишь о времени, до того как стала избранной?
На подобные вопросы ответа у нее не находилось. Она была Бесс просто потому, что так снизошло ее назвать некое малое проявление церковных интеллектов. Все, чем она обладала, – огромное строение, обнесенное чугуном, да подруги, да ночи в общей спальне с рассказами, да дни учебы и тренировок. Больше ничего. Она понятия не имела, кем или чем была прежде. В конце концов, она могла появиться из ниоткуда, как утверждалось в стишках и насмешках. Разве только вот эта вещица…
Она называлась медальон. Во всяком случае, так Бесс думала – терминология драгоценных украшений отнюдь не входила в число тех сфер знаний, в которых воительницы обязаны были преуспевать. Но это слово вроде появилось вместе с самой вещью. И это могло что-то означать. А могло и не означать.
Бесс редко надевала вещицу, даже когда голова и шея позволяли ей нацепить подобную женскую безделушку, до того как она приняла законченную форму воительницы. Но она все же сохранила ее. Цепочка была изготовлена столь же искусно, как и огромные цепи, что крепили острова относительно вращения огромной сферы Гезиры. На цепочке, ярко сверкнув в свете лампочки, а затем потускнев, висела серебряная капля – сам медальон. На нем были выгравированы ошеломительные фрактальные узоры и завиточки.