Лучше не бывает

Мердок Айрис

Джессика сказала себе вслух: «С Джоном кончено. Это — конец». Она опять остановилась и прислушалась к себе. Ни рыданий, ни слез, ни наклонности упасть в обморок. Какая-то твердая линия прочертилась в ней — вертикальная, стальная и тонкая, как проволока. Но очень прочная. Она уже не собиралась умереть ради Джона Дьюкейна. Теперь она возвысилась над ним. Она знала, а он не знал, что она знает. Она села на кровать. Она чувствовала себя усталой, как после долгой прогулки. Она целыми днями гуляла по комнате, думая о Джоне, ожидая от него письма или телефонного звонка. А все это время… Джессика пристроила за спиной две подушки и прямо и удобно расположилась на кровати. Она погрузилась в полную

неподвижность, она сидела подобно идолу, подобно сфинксу. Ее глаза едва мерцали, дыхание стало еле слышным, как будто бы жизнь вытекла из нее, оставив только восковое подобие. Прошел час.

Джессика встала, уже вечерело. Она подошла к окну и выглянула. Сиамская кошка медленно шла по краю крыши вдоль ограждения. Мальчик из Вест-Индии нес вечерние газеты. Студент надраивал свою очень старую машину. Две собаки, только что встретившись, махали хвостами. Она отвернулась от окна, подошла к зеркалу и сказала своему изображению в зеркале — очень мягко и несколько раз: «Джессика, Джессика…»

Затем она вернулась к столу и опять взяла письмо, но на этот раз она изучала только постскриптум, где говорилось о Вилли Косте.

28

— Я все ждал, когда вы объявитесь, — пробормотал Дьюкейн.

Ричард Биран стоял в гостиной Дьюкейна и пока не собирался садиться, хотя Джон предложил ему стул. Дьюкейн сидел у пустого камина. Лампы были зажжены, и занавески скрывали темно-голубой свет вечера. В комнате пахло летней пылью и розами.

Биран стоял, постукивая пальцами по каминной доске, его тело беспрерывно раскачивалось, а плечи дергались. Его длинная голова была откинута назад, а узкие голубые глаза то и дело взглядывали на Дьюкейна, потом пробегали по комнате и снова почти кокетливо возвращались к Дьюкейну. Лампа стояла позади него, поэтому лицо его было в тени, но она подсвечивала его растрепанную гриву светлых волос. Он переступил порог комнаты Дьюкейна две минуты назад.

— Ну, — спросил Дьюкейн. Он принял холодную, почти безжизненную позу, чтобы скрыть свое крайнее удовлетворение, почти ликование от прихода Бирана.

Осмотр «часовни» Рэдичи, проведенный с помощью Мак-Грата, окончательно убедил Дьюкейна, что с точки зрения секретности Рэдичи — невинен. Он был уверен, что вся эта некромантическая деятельность не являлась всего лишь прикрытием. Нет, здесь присутствовала искренность, очевидная глубокая вера — это было заметно по самой комнате и по всему, что там находилось в таком жалком состоянии. Кроме того, если бы Рэдичи был замешан в чем-нибудь шпионском, то вряд ли бы он стал рисковать, приглашая по ночам девушек. Самоубийство оставалось все еще необъясненным. Но сам вид часовни мог убедить кого угодно, что такой человек способен на суицидальные попытки. Это краткое, при свечах, посещение дало Дьюкейну интимное ощущение той реальности, в которой жил Рэдичи. Конечно, Дьюкейн не верил в «духов». Но то, что происходило в этой комнате, на этом алтаре, когда кровь голубей стекала на черный матрас, не было детским лепетом. Там присутствовала определенная, воздействующая на человеческий разум атмосфера. Дьюкейн до сих пор мучился от запаха, который стоял там, и он знал, что прав был Мак-Грат, утверждая — это не только смрад разложившихся птиц. Рэдичи открыл и материализовал вокруг себя мерзость зла, может быть, и не худший вид зла, но, безусловно, продвижение по этому пути и привело его к самоубийству.

Все это было понятно, и было бы понятно полностью, если бы не участие в этом деле Бирана. Биран был в него замешан, он скрывал свои визиты в дом Рэдичи, он знал Джуди Мак-Грат. И все же теперь Дьюкейн совсем не был уверен, что Биран знает разгадку самоубийства Рэдичи

или что он больше знает обо все этом, чем он сам. Внезапно Дьюкейну показалось, что расследование, собственно, закончено, что оно остановилось и продолжаться уже не может и что ему следует с чистой совестью написать рапорт, в котором Биран упоминаться не будет. Все, что связывало Бирана и Рэдичи, было странно и двусмысленно, но имело самое невинное объяснение. Он мог притронуться к телу из любопытства или растерянности, а потом решить, что правильней будет умолчать об этом, его встречи с Мак-Гратом были случайными, а его визиты в дом Рэдичи, возможно, совершались ради Джуди, именно поэтому он и умолчал о них. Действительно, получается, что Биран не играл никакой зловещей роли в этом деле.

Все это было логичным и рациональным и вполне могло бы убедить Дьюкейна, после чего оставалось только закончить дело. Однако он не был убежден, отчасти потому что непонятно, на каких основаниях чувствовал, что есть в этом деле пока скрытый аспект, о котором известно Бирану, а частично потому, что история с Бираном захватывала его. Он так долго шел по его следу — как охотник за добычей. В нем развилось острое любопытство к этому человеку, любопытство, переходящее в своего рода влюбленность. Он хотел «объясниться» с Бираном, и эта идея была захватывающей. Но за те два дня, что прошли с их экскурсии с Мак-Гратом в подземелье, он не решался на новые шаги. Он был в восторге оттого, что Биран появился на его пороге.

Биран был в состоянии возбуждения, природу которого было нелегко определить, но скрыть его было невозможно, да Биран и не пытался. Он прошел через всю комнату и, встав прямо перед Дьюкейном, воззрился на него.

— Садитесь и выпейте виски, — сказал Дьюкейн. Он уже успел поставить графин и два стакана на низкий столик возле очага. Он указал на кресло напротив.

— Нет, спасибо, я постою, — сказал Биран, — не надо виски.

Дьюкейн, который напряженно размышлял, едва увидев вытянутое лицо Бирана в голубом сумеречном свете, мерцавшем за дверным проемом, сказал тоном, наполовину уговаривающим, наполовину повелительным:

— Вы пришли рассказать мне о чем-то. О чем?

— Боюсь, я вас не совсем понимаю…

— Слушайте, — сказал Дьюкейн. — Я буду абсолютно откровенным с вами и жду от вас того же. Вы пришли рассказать мне нечто о Рэдичи. Я уже много знаю о Рэдичи и много знаю о вас, но еще остается кое-что непонятное для меня — буквально одна-две вещи. Они могут быть абсолютно невинными, и если вы дадите мне удовлетворительное объяснение, я первый буду рад.

Биран, все еще глядя на него, откинул волосы. Он сказал:

— Для человека, предлагающего разговаривать откровенно, вы употребили много ничего не значащих слов. Я хочу знать, зачем вы приходили ко мне домой.

— Я хотел задать вам несколько вопросов.

— О чем? — высокий голос Бирана слегка дрогнул.

— Я хотел узнать, зачем вы лгали мне, — сказал Дьюкейн осторожно. Заметив, что наклонился вперед, он опять откинулся на спинку кресла.

— В чем я вам лгал?

— Вы делали вид, что не знаете Рэдичи, тогда как на самом деле прекрасно его знали.

— Что еще?

— Зачем вы манипулировали с телом Рэдичи?

— Я не манипулировал с его телом, я не притрагивался к нему.

— Тогда как ваши отпечатки пальцев оказались на его воротничке?

Биран смотрел в упор на Дьюкейна. Он в задумчивости кусал себя за пальцы. Потом он прошелся по комнате.

— Вы не возражаете, если я все-таки выпью немного виски, в конце концов? Можно сесть?

— Пожалуйста. Итак?

Биран сел, налил себе виски, чтобы потянуть время. Он смотрел в стакан, осторожно потягивая напиток. Он сказал: