Лучше умереть!
Шрифт:
Эта благосклонность, причина которой была вполне очевидна, смущала Люсьена, ибо он страстно любил Люси, а свое сердце предать не смог бы ни за какие миллионы. И поэтому все надежды возлагал на то, что, как только откроется завод и чертежная мастерская переедет в Курбвуа, он сможет, наконец, самым естественным образом прекратить постоянное общение с госпожой Арман.
Когда это произошло, поначалу ему казалось, что все так и вышло. Открытие завода на какое-то время не то чтобы погасило в Мэри любовь, но несколько обуздало ее. Люсьен появлялся на улице Мурильо крайне редко. Работа требовала постоянного его присутствия в Курбвуа.
Мэри молча страдала; иногда, вконец утратив терпение, она под каким-нибудь совершенно ничтожным предлогом отправлялась к отцу на завод, чтобы увидеть Люсьена и обменяться с ним хоть парой слов. Эти редкие и короткие встречи хоть как-то скрашивали ее существование.
Как-то в субботу вечером Люсьен получил письмо от Жоржа Дарье. Молодой адвокат приглашал его назавтра отобедать. Он писал, что намерен кое-что сообщить своему другу. На следующий день Люсьен в назначенное время явился на улицу Бонапарта. У Жоржа он застал художника Этьена Кастеля. Тот уже знал от своего бывшего воспитанника, что Люсьену удалось устроиться на работу, и теперь он занимает весьма высокое положение на предприятии Поля Армана.
— Поздравляю с успехом, господин Лабру… — сказал он, пожимая ему руку. — Вы вполне этого заслужили, и теперь, я полагаю, вас ждет, прекрасное будущее.
— Я тоже так думаю, сударь… и очень на это надеюсь… и не скрою, коль скоро вы так по-дружески ко мне относитесь, что вынашиваю большие планы.
— Наверное, вы намерены когда-нибудь заново отстроить отцовский завод в Арфорвилле?
— Да… Я решил, что это мой долг, и я непременно исполню его. Как только мне удастся накопить сумму, необходимую для того, чтобы — пусть даже в самом скромном масштабе — начать работы, я сразу же этим займусь. Мысль об отце поможет мне справиться с трудностями.
— Я рад, что ты принял такое решение, друг мой! — сказал Жорж. — Ты поступаешь как великодушный человек, как достойный сын своего отца. И, раз уж речь зашла о прошлом, я сейчас расскажу, что мне по твоей просьбе удалось выяснить по поводу женщины, приговоренной к пожизненному заключению за поджог и убийство.
— Жанны Фортье?… И что же?
— Виновна она или нет, но на долю ее выпали ужасные страдания. После объявления приговора она сошла с ума…
— Сошла с ума! — хором вскричали Этьен Кастель и Люсьен.
— Да… И в таком состоянии девять лет провела в Сальпетриере.
— Ее оттуда выпустили?
— Да. Во время осады там возник пожар от взорвавшейся бомбы, и он так напугал ее, что пробудил рассудок и память. Тогда ее перевели в Клермон, в центральную тюрьму, где ей и предстояло доживать свои дни, ибо приговорена она была к пожизненному заключению.
— Она умерла? — с нетерпением спросил Люсьен.
— Нет; два месяца назад, обманув охранников, она, переодевшись в платье одной из работавших в тюремной больнице монахинь, сбежала.
— Сбежала! — воскликнул Этьен Кастель. — И полиции не удалось напасть на след?
— До сих пор нет, но маловероятно, что ей удастся навсегда остаться на свободе. Описание ее внешности разослано по всей стране, и рано или поздно несчастную все-таки схватят.
— Бедная женщина! — прошептал Люсьен. — Ты был прав: на ее долю выпали действительно ужасные страдания. Кто знает, увижусь ли я с ней теперь, а мне так хотелось с ней встретиться… поговорить… А с чего вдруг она решила бежать?
— Об этом можно сколько угодно гадать, — ответил Жорж, — но, судя по тому, что мне говорили, она, кажется, предпринимала попытки узнать о судьбе своих детей, ведь с момента ареста ей о них ничего не было известно. Поскольку все попытки оказались безрезультатными, она сбежала скорее всего в надежде отыскать сына и дочь. И именно наводя о них справки, она и попадется — по крайней мере, так считают прокуратура и полиция.
— Несчастное создание! — произнес Люсьен. — Несчастная мать! Лишь несколько дней назад мы ее вспоминали…
— С кем? — спросил Жорж.
— С одной женщиной; она в свое время следила за ходом процесса. Она еще упомянула, что у Жанны Фортье были дети.
— А что за женщина? — заинтересовался художник.
— Ее зовут Лиз Перрен, она — разносчица хлеба.
И разговор перешел на другую тему.
Обед завершился всеобщим весельем.
Люсьен помнил, что послал Люси письмо, обещая вернуться как можно раньше; поэтому, извинившись перед Жоржем, сразу же после обеда ушел и направился на набережную Бурбонов.
Люси ждала его, с ней сидела мамаша Лизон, ставшая ее неразлучной подругой. Жанна чего только ни выдумывала, чтобы почаще быть рядом с девушкой. Наводила чистоту в ее комнатах, тщательно надраивая каждый предмет, ходила за покупками, так что Люси, совсем избавленная от хозяйственных забот, смогла свое время посвящать работе. И мастерица стала питать к своей соседке совсем дочернюю любовь. От проявлений этой любви у несчастной матери частенько слезы на глазах выступали — иногда она представляла себе, что Люси и в самом деле ее дочь. Увидев, что пришел Люсьен Лабру, она из деликатности решила удалиться.
— Не уходите, милейшая мамаша Лизон, — запротестовал молодой человек, — сегодня у моей дорогой Люси праздник, и вы должны принять в нем участие.
Жанну долго упрашивать не пришлось.
— Ах! Вы так добры, господин Люсьен! — с чувством сказала она. — И так любите нашу дорогую барышню, но я люблю ее нисколько не меньше! И единственное, чего мне хотелось бы, так это никогда с ней не расставаться…
— Может быть, у нас это и получится… Когда мы поженимся, у Люси будет большая квартира, а в квартире должен быть порядок. Если вам захочется жить с нами, то вы возьмете эту задачу на себя.