Лучшее за год 2005. Мистика, магический реализм, фэнтези
Шрифт:
— Что это ты надумала? — закричал он.
— Это подарок.
— Что еще за глупый подарок? Убери его сейчас же! Ради всего святого, пожалуйста, опусти его!
Руки мои падают, обвиснув по бокам, буханка болтается в сумке, которую я держу в руке. Обе девочки рыдают.
— Я всего лишь хотела быть доброй, — говорю я, и голос мой дрожит, как у Женщины-Птицы.
— Бог ты мой, разве ты ничего не знаешь? Они боятся нашей еды, неужели ты даже этого не знаешь?
— Почему?
— Из-за бомб, ну и дурочка же ты. Хотя бы чуточку соображала.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
Козы гремят своими колокольчиками, тележка перекатывается
— О бомбах! Ты что, учебников по истории не читала? В начале войны мы отправляли им посылки с продуктами такого же цвета, что и бомбы, — они взрывались, когда кто-нибудь прикасался к ним.
— Мы так делали?
— Ну, наши родители делали. — Он качает головой и тянет поводья. Тележка с грохотом проезжает мимо, обе девочки жмутся к Бобби, будто от меня исходит опасность.
— Ах, как же мы были счастливы! — говорит отец, погружаясь в воспоминания. — Мы были просто как дети, понимаешь, такими наивными, просто не имели представления.
— О чем, пап?
— Что у нас было достаточно.
— Чего достаточно?
— Да всего. У нас всего было достаточно. Это что, самолет? — Он смотрит на меня своими выцветшими голубоватыми глазами.
— Вот, давай я помогу тебе надеть каску.
Он шлепает по ней, ушибая свои слабые руки.
— Перестань, папа. Прекрати!
Он нащупывает скрюченными артритом пальцами ремешок, пытается расстегнуть, но понимает, что бессилен. Прячет лицо в покрытых пятнами ладонях и рыдает. Самолет с гулом пролетает мимо.
Теперь, когда я вспоминаю, какими мы были тем летом, до трагедии, до меня начинает доходить скрытый смысл того, о чем мой отец пытался рассказать все это время. Вовсе не о пирожных и почтовых каталогах, и не о том, как они прежде путешествовали по воздуху. Пусть он и описывает всякую ерунду, он совсем не это имеет в виду. Когда-то у людей было другое ощущение. Они чувствовали и жили в мире, которого уже нет, — этот мир так основательно уничтожен, что мы унаследовали лишь его отсутствие.
— Иногда, — говорю я своему мужу, — у меня возникает сомнение — я по-настоящему счастлива, когда счастлива?
— Ну конечно, по-настоящему счастлива, — говорит он, — а как же иначе?
Мы тогда наступали, как сейчас помнится. Манменсвитцендеры со своими слезами, боязнью хлеба, в своих странных одеждах и со своими грязными козами были, как и мы, детьми, и городское собрание не шло у нас из головы, как и то, что задумали сделать взрослые. Мы лазали по деревьям, бегали за мячами, приходили домой, когда нас звали, чистили зубы, как нас учили, допивали молоко, но мы утратили то чувство, что было у нас прежде. Это правда — мы не понимали, что у нас отняли, но зато мы знали, что нам дали взамен и кому мы обязаны этим.
Мы не стали созывать собрание, как они. Наше произошло само собой в тот жаркий день, когда мы сидели в игрушечном домике Трины Нидлз и обмахивались руками, жалуясь на погоду, как взрослые. Речь зашла о домашнем аресте, по нам показалось, что такое невозможно исполнить. Обсудили разные шалости, как, например, забрасывание шариками с водой и всякое другое. Кто-то вспомнил, как поджигали бумажные пакеты с собачьими какашками. Думаю, именно тогда обсуждение приняло такой оборот.
Вы спросите, кто запер дверь? Кто натаскал палок для костра? Кто зажег спички? Мы все. И если мне суждено найти утешение спустя двадцать пять лет после того, как я полностью уничтожила способность чувствовать,
Может, больше не будет городских собраний. Может, этот план, как и те, что мы строили раньше, не осуществится. Но городское собрание созвано. Взрослые собираются, чтобы обсудить, как не допустить того, чтобы нами правило зло, и также возможность расширения Главной Улицы. Никто не замечает, как мы, дети, тайком выбираемся наружу. Нам пришлось оставить там грудничков, сосавших пальчики или уголки одеял, они не входили в наш план освобождения. Мы были детьми. Не продумали все хорошенько до конца.
Когда прибыла полиция, мы вовсе не «носились, словно изображали дикарские танцы» и не бились в припадке, как сообщалось впоследствии. Я до сих пор вижу перед собой, как Бобби с влажными волосами, прилипшими ко лбу, горящими щеками, танцует под белыми хлопьями, падающими с неба, которому мы никогда не доверяли; как кружится Трина, широко раскинув руки, и как девочки Манменсвитцендер со своими козами и тележкой, груженной креслами-качалками, уезжают от нас прочь, и колокольчики звенят, как в той старой песне. Мир опять стал безопасным и прекрасным. За исключением здания муниципалитета, от которого поднимались огромные белые хлопья, похожие на привидения, и пламя пожара пожирало небо, словно голодное чудовище, не способное насытиться.
Джордж Сондерс
Красная ленточка
Джордж Сондерс является автором двух сборников рассказов, «Пастораль („Pastoralia“) и <Территории Гражданской войны в эпоху Великой депрессии» («CivilWarLand in Bad Decline»), и оба сборника названы «New York Times» выдающимися книгами. Волге того, сборник «CivilWarLand in Bad Decline» в 1996 году пошел в число финалистов премии PEN/Hemingway, а журналом «Esquire» выбран в десятку лучших книг 1990-х годов. Перу Сондерса принадлежит также книга для детей «Настырные прилипалы из Фрипа» («The Very Persistent. Cappers of Flip»), которая была оформлена художником Лэйн Смит и стала бестселлером по версии «New York Times», получив высшие награды с области детский литературы в Италии и Голландии.
Произведения Сондерса, широко представленные в различных антологиях и опубликованные на пятнадцати языках мира, трижды награждались премиями «National Magazine» и четыре раза включались а сборники Премии имени О. Генри. И 1999 году «The New Yorker» признал его одним ил двадцати лучших писателей Америки в возрасте до сорока лет, а в 2001 году Сондерс был включен в список «100 самых творческих людей в области развлечении» издания «Entertainment. Weekly». Джордж Сондерс преподает в университете г. Сиракузы (США) писательское мастерство.
«Красная ленточка» была впервые опубликована в «Esquire».
Вечером следующего дня я обошел место, где все это случилось, и нашел ее маленькую красную ленточку. Я принес ее домой, бросил на стол и сказал:
— Боже мой, боже мой.
— Ты только хорошенько смотри на нее, и я тоже все смотрю на нее, — сказал дядя Мэтт. И мы никогда этого не забудем, ведь правда?
Первым делом, конечно же, надо было найти тех собак. Оказывается, они отсиживались позади того самого места — места, куда приходили малыши с пластиковыми мячиками в барабанчиках, где они отмечали дни рождения и тому подобное, — собаки прятались в том вроде как укромном уголке под обломками деревьев, сваленными туда жителями нашего городка.