Лучшее за год 2005. Мистика, магический реализм, фэнтези
Шрифт:
— Ты же не куришь, — сказал я, а мой отец зажег сигарету и с неприятным хрипом втянул дым в легкие.
— Много ты знаешь, — ответил он.
Красная точка на конце сигареты была похожа на открытую рану на его губах. Вокруг нас, покачиваясь, успокаивался пуэбло.
— Почему дедушка зовет меня Руах? — быстро и напряженно проговорил я.
Но отец только сидел и курил. Запах дыма неприятно щекотал мои ноздри.
— Боже, пана. Что происходит? Что ты здесь делаешь, и…
— Ты не знаешь,
Я покачал головой.
— На иврите это «дух».
Было похоже на то, что я ударился оземь. Я не мог заставить себя дышать.
Мой отец продолжал:
— В разном значении. Это зависит от того, для чего ты используешь это слово. Иногда оно означает «призрак», иногда — «дух», как Божественное Дуновение. Дух жизни, который Бог вдохнул в свои творения.
Он бросил свою сигарету в песок, и красный огонек вспыхнул, словно глаз, перед тем как закрыться.
— А иногда оно означает «ветер».
В тот миг, когда к моему телу вновь вернулась способность дышать, я ощутил, что мои ладони уперлись в землю. Песок, который я чувствовал своими ладонями, был прохладным и влажным.
— Ты ведь не знаешь иврита, — сказал я.
— Кое-что пришлось узнать.
— Почему?
— Потому что он и меня тоже так называл, — ответил мой отец, свернул новую сигарету, но не зажег ее. Какое-то время мы просто сидели. Потом отец произнес: — Люси приглашала меня две недели тому назад. Она сказала, что время пришло, сказала, что ей нужен человек для… церемонии. Кто-то, кто бы спрятал это, а потом помог тебе отыскать. Она сказала, что это важно для ритуала.
Потянувшись назад, он достал коричневый пакет из упаковочной бумаги с завернутым верхним краем и бросил его мне.
— Я не убивал ее, — сказал он.
Я вытаращил на него глаза, и их снова обожгли слезы. Песок осторожно касался моей кожи на ногах и руках, заползал в шорты и рукава, как будто искал путь внутрь. В присутствии моего отца не было ничего ободряющего. Он ничем не помогал мне. Я разозлился и рванул пакет к себе.
Первым, что я увидел, раскрыв пакет, был глаз. Он был желто-серым, почти высохшим. Но все же — не до конца. Потом я увидел сложенные остроконечные черные крылья. Мохнатое, изломанное тельце, свернувшееся крючком. Если бы не запах и этот глаз, я бы принял все это за маскарадное украшение на Хэллоуин.
— Это летучая мышь? — прошептал я.
Когда я отшвырнул от себя этот пакет, меня стошнило.
Мой отец оглядел стены вокруг, отвернувшись от меня. Он не сделал и движения в мою сторону. «Он — часть этого замысла, — пришла мне на ум жуткая мысль, — он знал все, что они делали», — и потом я отбросил эту мысль. Этого не могло быть.
— Папа, я не понимаю, — умоляюще проговорил я.
— Я знаю, что ты еще мал, — сказал отец. — Он не говорил со мной, пока я не собрался ехать в колледж. Но ведь времени уже не осталось, верно?
— Почему я вообще должен всем этим заниматься?
В ответ на это пристальный взгляд моего отца скользнул по мне. Он дернул головой, поджав губы, как будто я спросил о чем-то совершенно невообразимом.
— Это твое наследство, — ответил он и поднялся.
Обратно к саманному дому моего деда мы ехали в тишине.
Поездка заняла меньше пяти минут. Я не мог даже подумать, о чем бы еще спросить. Я взглянул на отца, мне хотелось кричать на него, бить его, пока он не расскажет мне, почему так поступает.
Но он вел себя как обычно. Он и раньше мало говорил, даже когда водил меня в магазин покупать мороженое. Мы приехали к саманной хижине, и он наклонился через меня, чтобы толчком открыть дверь, но я вцепился в его руку.
— Папа, да скажи же мне наконец, зачем эта летучая мышь.
Мой отец повернул рычажок кондиционера вправо, затем влево. Он всегда так делал и всегда впустую — выключатель не срабатывал.
— Ни для чего, — сказал он. — Это символ.
— Символ?
— Люси сама расскажет тебе.
— Но ты-то знаешь? — Теперь я почти орал на него.
— Я знаю только то, что мне рассказала Люси. Эта летучая мышь символизирует кожу на кончике языка. Это Говорящий Бог. Или что-то с ним связанное. Он проникает туда, куда никто другой проникнуть не может. Или помогает другому туда проникнуть. Я так думаю. Извини, больше ничего не знаю.
Мягко, положив мне руку на плечо, он вытолкнул меня из машины, прежде чем мне настала пора удивиться, за что же он извинялся. Но он удивил меня, крикнув мне вслед.
— Обещаю тебе, Сет. Это — последний раз, когда тебе приходится сюда приходить. Закрой дверь.
Ошеломленный, запутавшийся и напуганный, я хлопнул дверцей и потом смотрел, как машина отца растворяется в первых вечерних тенях. Скоро я почувствовал перемену в воздухе: ночная прохлада сочилась сквозь сухой, как марля, день, точно кровь через повязку.
Мой дед и Люси ожидали в патио. Ее рука лежала у него на плече, а длинные волосы были собраны на затылке, и без этого темного обрамления ее лицо казалось гораздо старше. А его — теперь полностью открытое взгляду, выглядело похожим на резиновую маску, которую изнутри не поддерживали кости черепа.
Кресло моего деда медленно со скрипом проехало через патио на утрамбованный песок, направляемое руками Люси. Я ничего не мог сделать и только смотрел. Кресло остановилось, и мой дед внимательно взглянул на меня.
— Руах, — сказал он. В его голосе не улавливались интонации. Но в нем не было также и разрывов, никаких судорожных глотков там, где прежде дыхание прошлой ночью покидало его.
— Дай это мне.
То ли мне показалось, то ли это был просто порыв ветра, но пакет дернулся у меня в руке.