Лучшее за год 2005. Мистика, магический реализм, фэнтези
Шрифт:
— В конце войны… — просвистел мой дед. — Ты… понимаешь?
Я кивнул, прикованный страхом к месту, где стоял. До меня доносился звук его дыхания, я видел, как вздымались ребра, расширяясь и вздрагивая. Кислородный аппарат притих.
«Он сам дышит? — подумал я. — Он в состоянии делать это?»
— Несколько дней. Понимаешь? Прежде чем пришла Красная Армия… — Он закашлялся. Даже его кашель звучал теперь более явственно.
— Нацисты
Я никогда прежде не слышал этого слова. И с тех пор, кажется, тоже. Но когда мой дед проговорил его, новый отчаянный приступ кашля вырвался из его горла, а когда миновал, кислородный аппарат снова шипел. Но мой дед продолжал шептать:
— На смерть. Понимаешь? — Судорожный глоток кислорода. Шипение. Тишина.
— На смерть. Но не сразу. Не… прямо. — Судорожный глоток.
— Мы приехали… На поезде, на открытой платформе. Не в вагоне для скота. На запад. В сельский район. Вокруг — ничего, только деревья. — Под маской его губы дрогнули, а над ней его глаза совершенно закрылись. — Тогда в первый раз. Руах. Все эти… гигантские… зеленые… деревья. Невообразимо. Подумать только — что-то… известное нам на этой земле… может прожить так долго. — Его голос все угасал, быстрее, чем солнечный свет. Еще несколько минут, подумал я, и он снова замолчит, останется дыхание и сипение кислородного аппарата, и я буду сидеть здесь, во дворе, позволяя вечернему ветру обдувать меня.
— Когда они сгрузили… нас с поезда, — сказал мой дед, — на один миг… клянусь, я почувствовал запах… листьев. Сочных зеленых листьев… свежей зелени. Потом прежний запах… Единственный запах. Кровь в грязь. Вонь… шедшая от нас. Моча, говно, гнойные раны… — Его голос доносился чуть слышно, дыхание еле шевелившихся губ было не заметно, и все же он продолжал говорить.
— Последняя молитва… людей… перед смертью. От них будет пахнуть лучше, от мертвых. Так один из молившихся… молился, и выходило по его молитве.
— Они привели нас… в лес. Не в бараки. Их было так немного. Десять. Может, двадцать. Похожи на опоссумов. Ни единой мысли в голове. Мы пришли ко… рвам. Глубоким. Как колодцы. Уже наполовину заполненным. Они нам сказали: «Стоять смирно… Не дышать».
Сперва я подумал, что последовавшая тишина — для усиления эффекта. Он давал мне это почувствовать. И я почувствовал это: землю, мертвых людей, повсюду вокруг нас были немецкие солдаты, показывавшиеся из песка в черных униформах с бледными лицами. Тут мой дед завалился вперед, и я стал звать Люси.
Она подошла и положила одну ладонь на спину моего деда, а вторую — на шею. Спустя несколько секунд она
— Он спит, — сказала она мне. — Оставайся здесь.
Она отвезла моего деда в дом, и ее долгое время не было.
Присев, я закрыл глаза и попытался заглушить в себе голос дедушки. Спустя какое-то время я подумал, что слышу жуков и змей и что-то гораздо большее, распластавшееся за кактусами.
Казалось, я также мог чувствовать на своей коже белый и прохладный лунный свет. Сетчатая дверь хлопнула, и я открыл глаза, чтобы увидеть, как Люси направляется в мою сторону, мимо меня, и относит корзинку с едой в хоган.
— Я хочу поесть здесь, снаружи, — быстро сказал я, и Люси обернулась, взявшись рукой за занавес из шкуры.
— Долго мне тебя ждать? — спросила она, и повелительная нотка в ее голосе заставила меня поежиться.
Я остался стоять на месте, и Люси пожала плечами, отпустила занавес и бросила корзинку с едой к моим ногам. В корзине я обнаружил разогретую банку консервированного перца, поджаренный хлеб с коричным сахаром и две завернутые в целлофан веточки брокколи, напомнившие мне миниатюрные деревья. В моих ушах звучало бормотание дедушки, и, чтобы отвлечься от этого звука, я начал есть.
Как только я закончил, Люси вышла, взяла корзинку и остановилась, лишь когда я заговорил.
— Пожалуйста. Поговори со мной немного.
Она посмотрела на меня. Взгляд был тем же. Будто мы никогда даже не встречались.
— Иди поспи. Завтра… будет большой день.
— Для кого?
Люси поджала губы, и вдруг мне показалось, что она готова разразиться градом слез.
— Иди спать.
— Я не буду спать в хогане, — сказал я ей.
— Будешь.
Она стояла, и ее спина была теперь обращена ко мне. Я попросил:
— Просто скажи мне, каким Путем мы идем.
— Путем Врага.
— А как это?
— Не важно, Сет. Твой дед думает, что это поможет ему говорить. Он думает, это поддержит его, пока он будет рассказывать тебе то, что ему необходимо рассказать тебе. Не беспокойся о Пути. Побеспокойся о своем дедушке, хотя бы раз.
Мой рот раскрылся от удивления, и мою кожу обожгло, точно она дала мне пощечину. Я было запротестовал, но потом понял, что, может, она права. Всю жизнь я представлял себе дедушку задыхающимся нелепым чудовищем в инвалидном кресле. И мой отец позволял мне это. Я заплакал.
— Прости меня, — попросил я.
— Не извиняйся передо мной. — Люси направилась к сетчатой двери.
— А ты не думаешь, что для них уже поздно? — крикнул я ей вослед, ужасно разозлившись сам на себя, на своего отца и на нее тоже. Жалея своего деда. Чувствуя жалость и страх.
Люси снова вернулась, и свет луны залил белые прядки в ее волосах. Скоро, подумалось мне, она вся будет седой.
— Я имел в виду врагов моего деда, — сказал я. — Этот Путь ничего не может сделать нацистам. Правда ведь?