Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)
Шрифт:
— Ты ведь читал Уолтера Вердена Фокса, верно? Он взглянул на меня.
— Конечно. «Пять окон, одна дверь»? Ты сама дала мне книги, помнишь? В первое лето, когда я жил у вас в доме на заливе. Они мне понравились. — Голос у него смягчился; он улыбнулся доброй печальной улыбкой и вскинул руку с картами вверх, жестом победителя соревнований. — Знаешь, это действительно изменило мою жизнь. Встреча с тобой, книги Фокса. Именно тогда я решил стать археологом. Потому что они… ну, я не знаю, как объяснить… — Он задумчиво похлопал колодой по подбородку. — Мне страшно понравились книги. Когда я дочитал до конца, я просто не мог поверить… Не мог поверить, что он так и не закончил свой
Он помотал головой, с восхищенным выражением лица. — Они заставили меня задуматься о том, что, возможно, мир совсем-совсем другой — не такой, каким мы его видим и мыслим. Что, возможно, есть вещи, недоступные нашему пониманию, хотя нам и кажется, что мы открыли и постигли все. Как моя работа. Мы исследуем сделанные из космоса снимки пустыни и видим, где находились древние поселения, ныне занесенные песком, погребенные под высокими барханами. Под воздействием ветровой эрозии местность настолько изменилась, что теперь и представить невозможно, что в прошлом там находилось что-то — но там были храмы, деревни, целые города! Империи! Как в третьей книге: ты читаешь и вдруг понимаешь, что все события, описанные в первых двух, нужно трактовать совершенно иначе. Весь мир меняется.
Весь мир меняется. Я уставилась на него, потом кивнула.
— Кристофер… эти карты, они из книги Фокса. Из последней. «Наименьшие козыри». Когда я купила колоду, я нашла клочок бумаги…
Я быстро опустила взгляд. Бумажка лежала на полу, рядом с босой ногой Кристофера. Я подняла ее и протянула ему:
— «Наименьшие козыри». Они упоминаются в первой главе последнего тома, незаконченного. Мейбл лежит в постели рядом с Тарквином, и он достает колоду. Он подносит карты к губам Мейбл, и от ее дыхания они чудесным образом оживают. Напрашивается предположение, что все описанные ранее события имеют какое-то отношение к картам. Но Фокс умер, так и не успев ничего объяснить.
Кристофер уставился на клочок бумаги.
— Не помню, — наконец сказал он, а потом взглянул на меня. — Ты говоришь, есть еще одна карта. Можно взглянуть на нее?
Я немного поколебалась, а потом взяла сумку.
— Она здесь.
Я вынула бумажник. Весь мир вокруг меня застыл, словно скованный морозом; рука онемела до полной бесчувственности, когда я запустила палец в отделение, где лежали водительские права. Я не могла нащупать карту, ее там вообще не было…
Нет, все-таки была. Бумажник упал на пол. Я держала карту обеими руками. Последняя: наименьший козырь. Серый полумрак вокруг, неподвижный воздух. Прямоугольник всех цветов спектра в моих руках мерцал и словно шевелился. Воздушные корабли и ослепительно-яркие птицы; две старухи, танцующие на берегу; взрывающаяся звезда над высоким зданием. Крохотная фигурка мужчины, лежащего не на носилках (как оказалось при внимательном рассмотрении), а на кровати, которую несли женщины в красных одеяниях. Обрамленный ресницами глаз смотрел с высоты на все это.
Я поморгала и протерла глаза. Потом отдала карту Кристоферу. Когда я заговорила, голос у меня звучал хрипло:
— Я уж и забыла, насколько она прекрасна. Вот она. Последняя карта.
Кристофер подошел к окну, прислонился плечом к стене и развернул карту к свету.
— Ух ты! С ума сойти. Вторая была такой же? Столь тщательно прорисованные детали…
— Нет. Она была гораздо проще. Но все равно прекрасной. Она заставляла
Я опустила взгляд на свое бедро и криво усмехнулась.
— Но знаешь, по-моему, мне это удалось.
Несколько минут он стоял у окна, не произнося ни слова. Потом вдруг взглянул на меня.
— Ты можешь сделать это еще раз? На мне? Я недоуменно уставилась на него.
— Ты имеешь в виду именно эту наколку? Нет. Чересчур сложно. Мне потребуется не один день. Только для того, чтобы нарисовать приличный трафарет. На саму татуировку уйдет, наверное, неделя — если сделать все в лучшем виде.
— Тогда вот это. — Он подошел ко мне и ткнул пальцем в изображенное на карте солнце в виде глаза. — Только это… ты можешь сделать? Скажем, на руке?
Он согнул руку в локте; бицепсы вздулись подобием волн, тускло отблескивая в свете лампы.
— Вот здесь.
Я легко пробежалась пальцами по коже, оценивая, прикидывая. Нащупала гарам, маленький. Его можно проработать, превратить в часть рисунка.
— Тебе следует хорошенько подумать. Но да, в принципе я могу сделать такую наколку.
— Я уже подумал. Я хочу, чтобы ты сделала. Прямо сейчас.
— Сейчас? — Я бросила взгляд в окно. Уже смеркалось. Бледный свет еле сочился с неба, и все вокруг застилала сиренево-серая пелена сумерек. Снова наползал туман, простирая свои белесые щупальца через Зеленый пруд. Я уже не видела противоположного берега. — Да вроде бы поздновато…
— Пожалуйста. — Кристофер нависал надо мной; я слышала биение его сердца и видела карту у него в руке, сияющую, словно осколок цветного стекла. — Айви… — Его низкий голос упал до тихого шепота, который я воспринимала скорее шестым чувством, нежели слухом. — Я же не моя сестра. Я не Джулия. Ну пожалуйста.
Он дотронулся до уголка моего глаза, все еще влажного, и сказал:
— У тебя такие голубые глаза, я уж и забыл, какие они голубые.
Мы прошли в мой рабочий кабинет. Я положила карту на световой стол (и колоду рядом) и через лупу внимательно рассмотрела рисунок, заказанный Кристофером. На самом деле, ничего сложного, если накалывать один только глаз. Я набросала несколько линий на бумаге и наконец повернулась к Кристоферу, сидевшему на кресле возле моего рабочего стола, в полной готовности.
— Я набью наколку от руки. Обычно я так не делаю, но здесь рисунок довольно простой — думаю, у меня получится. Как ты на это смотришь?
Кристофер кивнул. При свете ярких ламп в моем кабинете он казался бледным. Но когда я подошла к нему, он улыбнулся.
— Все нормально.
Я произвела все подготовительные процедуры: протерла кожу спиртом, потом дважды тщательно выбрила, чтобы она стала достаточно гладкой. Я удостоверилась, что игла в машинке чистая и приготовила краски. Черную, лазурную, темно-синюю и ярко-желтую.
— Готов?
Он кивнул. И я принялась за работу.
На все про все у меня ушло четыре часа, хотя я потеряла счет времени. Сначала я набила внешний контур, круг. Я хотела чтобы он выглядел слегка неровным, как на рисунках Одайла Редона, которые мне страшно нравились: тушь глубоко впитывается в бумагу и линии становятся яркими и выразительными, словно черные молнии. Закончив набивать круг, я прорисовала в нем сам глаз: белый полукруг, поскольку на карте глаз смотрел на мир внизу. Потом я наколола сплющенный овал зрачка. Потом ресницы. Кристофер молчал. Пот стекал у него из-под мышек длинными струйками; он часто сглатывал и иногда закрывал глаза. Под кожей у него одни мускулы, никакой жировой прослойки; и сама кожа такая упругая, что ее приходится очень туго натягивать. Я знала: это больно.